|
Преображение птиц над пыльной
провинциальной аллеей славы —
и поливальные тракторы обезоружены, и
дикие гроздья СУ-24 над городом
в штурмовом фехтовании застывают:
республика светотени, любовь моя,
брось камень в стекло проезжающего автомобиля,
или он выйдет из рук твоих, говоря: «поздно,
раньше я камнем был, но ныне я самый
камень камня и требую власти». Вещи
и мы вслед за ними вдруг обнаружили — всё это время
за нами из окон следил надломленный
зверь: зной. Слипаясь в страхе пред зноем,
мы стали едины со всем, мы и думать забыли,
что летняя жажда падёт, когда в город войдут
чехословаки и белогвардейцы, и песни
отменённых героев заполнят вокзал; в толпе
дымчатое электричество принимает форму людей. Преображение:
чувствовать боль времени точно так же, как головную
боль. Узор вражды, оборотная
сторона реки, там, где блуждают
перелётные пятна греха, облака и военные
преступники: кто их накормит? кто даст имена?
Вот: я изучал алфавит по запретным книгам,
и науку гнева мне преподавали запретные люди —
теперь моя очередь кормить отцов войною,
отнимая у волн имена, чтобы стало тише:
и так уже в угольном воздухе невыносимо
трещит Крым, и Дон, и Дикое поле,
и сухая земля пустырей разламывается, обнажая
мёртвые ели, и сосны, и камни — самые камни камней. * Голова болит: у дерева
голова болит, у звёзд
голова болит; утомлённые,
они яблоки по углам грызут, и дерево говорит:
я семечко яблочное проглотило, теперь
яблоня из меня прорастёт, постучится
условным стуком — три раза; гроздья
мыслей моих сорвёт и вуаль
бессонницы срежет мечом обоюдоострым... и отвечают звёзды: бессильные
иными путями предотвратить
продолжающиеся убийства мы
заявляем о нашей полной
готовности быть расстрелянными в любой
момент и в очереди, какую будет
угодно установить военно-
революционному комитету, взамен
детей, предназначенных к расстрелу. * — Уймись, — он сказал. За углом, на улице
Свободной России мой друг совершает ошибку.
В клине света: свободен. Уймись. Видишь ли:
тело. Эмаль. Наступление сумерек.
Вечереет. Флейтистка в тумане
мышиных своих волос вечереет. Однажды
он так крепко задумался, что машинально
прямо в метро закурил. Чёрт. Уймись, опомнись.
Бессонница тыкается, как кошка
с подрезанными усами. Устав от гнева,
ты ещё и растерян: всё, что не гнев, — тревожно. Ищи
простые предметы. Брюки. Стакан. Ровные
стрелки на брюках. Незамысловатую песенку — всё,
что не играет с тобой в язвящие игры. Беглые
белые облака уходят на юг, салютуя:
к Новороссийску, грезящему о смерти,
и превосходным керченским бастионам. Любовь моя.
Уймись. Найди дело. Среди бумаг
скрыто Дело, воздушный
леопард. Твоя работа. Благородство, дым
пароходов. Простые предметы. Она
мне губу прокусила, представь. Она
упустила меня. Шершавый пейзаж. Мужчина.
Рыба, болтаясь на леске,
визжит от боли. Грязно ругается. Просит прощения. Простые предметы. Бессонница. Тень дерева,
принятая за тело. Время, выписывающее
петли имён. Читающее наши книги. Кстати,
ты не заметил, что после апреля сразу
настал июнь? Нет, прости, я думаю
о другом. О чём же. О женщине. О
черепахе. О солнечных танцах. Нет. Пытаюсь
проснуться. Деревья владеют; шумят.
В переулке торгуют мясом. Дремлют птичьи
войска. На чердаке, у окна
лежит человек с биноклем и наблюдает,
как мы останавливаемся у светофора. Явь.
Яблони вне себя. Опустошающая
полночь ничем не отличается от полудня, смыкаясь
в беглом круге тревоги, в железе;
холодный поручень: прикоснись. Опомнись. Найди причину. * Солдаты, одурманенные формой и
муштрой; кастраты; болельщики; три
тройки на автомобильном номере:
сверхзвуковое кино, обнажившее
бледную грудь. Остановка взгляда. Долго —
как если бы кто-то сшивал шёлковые
лоскуты, держа иголку в зубах, —
трогается поезд. Женщина, тайком
сфотографированная в вагоне. Совокупление; кстати, следует
поберечься. Волнистый дождь,
скрывающий корабли всероссийской
эвакуации. Их язык — либо пепел,
либо сорвавшийся флаг, либо
поэзия дыма. Мне снилось
твоё липкое гнусное тело. Сволочь в норковой шубе. Шатры
черноокой полуночи. Всякая
плоть к Тебе прибегает. Но нам
обещана тьма иная: парады,
обморочные тополя. Внутри вражды. Среди этих полей ушла в землю такая
ненависть, что случайные птицы
вспыхивают в полёте. * Высоковольтная линия выгибает
дугу над лесом; она стрекочет;
в углах плацкартных вагонов чёрное
электричество облачается в гимнастёрки: лишние пассажиры, таких неизменно
высаживали на станции сто
пятнадцатый километр. Теперь
их замечают уже на дорогах просёлочных и
в национальных парках. Теперь, размыкая оленьи тропы, чёрное
электричество занимает дальние
метеостанции и деревни. И на
сто пятнадцатом километре тесно
от воздуха, обнажающего
недуги, кладущего
ладони свои на асфальт платформы —
так, что негде ступить. * ...неверное лето. Рёбра, кувшины грозы. Тень
большого орла запрокидывает наши головы; сад
выскоблен до блеска, но в городе — пыльный
рассвет, тела умащают бензином, спорят.
Боль убывает. Электричество, гниющие
мусорные контейнеры. Давний знакомый,
склонившийся у ларька: сигареты, сияние утра.
Голубоглазая тайная музыка нам поёт:
песни ненависти, песни оружия, песни России —
и драгоценная ящерка, оседлавшая камень,
исчезает в траве. Неверное лето. Непредставимое
лето. Парады. Плечи. Раздевающиеся
возлюбленные, череда
ударов: попасть жгутом по глазам,
чтобы вспыхнул мир. Вспыхнул мир. Они
собираются около белого
памятника Примирению, они в кинотеатр
идут смотреть огромные хищные фильмы:
о спальнях и вздохах; о южных
армиях; рукопожатиях; дезертирах. И с каждым
кадром, с каждым упавшим стрелком, дым
холодеет сильнее, сияет неон. Сломив
сопротивление лиственниц, мы вползаем
на улицу светлых знамён. Свиваются тени.
Люди целуют друг друга. По-прежнему полдень. * мы в белое поле вошли, как в правое дело;
поле творило нами и говорило нами,
пружина белого поля пела: я не пророк
и не сын пророка; то, что я говорю,
гораздо важнее меня самого. слабые
цепи стрелков пересекали поле. мы рады
бою стекла, деревням, оружию. изнурённый
мыслящий мир песни поёт о царях
и царствах; надвое разрывает книги: вот
первая половина, вот под замком — вторая. а новые люди? это не люди вовсе. * и до сих пор
я порою слышу как дождь бьётся в железной бочке
глухо падают камни в сухой колодец срывается флаг с флагштока вставленного меж валунов там где издёрганный воздух
надрывается под линией электропередач
поднимаю с земли потерянную монетку стоит потереть её рукавом —
и флотилию головной боли
скроет туман в тот день
снег шёл вместе с нами
огонь горел вместе с нами
всё сбывалось так как желали мы
|
