|
Почто ты спрашиваешь о имени Моем — оно чюдно.
1 День Рождения был проведён почти счастливо: я хорошо знаю, как их встречать и провожать: адекватно реальности. Если себя излишне перевозбуждать и нагнетать атмосферу салюта — можно получить обратный результат: Шекспир ведь умудрился умереть в один (тот же) день, когда родился. Я не пошёл за Шекспиром. Надо учиться у классиков, чтобы не повторять их (экзистенциальные) ошибки.
Всё вино я уже выпил накануне, и мы решили с Ингой, что культурная программа будет состоять из долгого плавного путешествия по окрестностям Вены, из добрых шуток и тихих воспоминаний.
(здесь следует лирическое описание созерцаний и чувств новорождённого)
Но к вечеру я вспомнил, что мне уже 45! 2 Конечно, психическая жизнь протекает параллельно законам космического времени, но как-то уж больно параллельно и чаще всего — разнонаправленно. Осень, например, воспринимается психически как весна творения, а зима как зенит духовных озарений: грог, камин и прочая философская атрибутика. В наше время календарь потерял свой солнечный смысл: во время жатвы полей человечество устремляется на тонко просеянные пляжи, поближе к фигам и туркам. Ориентация нарушена по всем параметрам бытия. Я тоже забыл, что мне 45. 3 Мне же надо менять паспорт! 4 Т. е. день рождения к вечеру был испорчен с той стороны, с которой, как всегда, не ждёшь. 5 Порча заключалась в том обстоятельстве (не преодолимом никакими другими путями), что надо было непременно ехать живьём в Северодвинск (кстати, город детства) и свидетельствовать своё существование на месте. 6 Надо так надо. Собственно, в посещении Родины есть и приятные моменты. Чёрный хлеб, огурцы, регрессия чувств. Метёт метелица. Увидать знакомые лица, знакомство с незнакомыми, но родными мордами. И вообще — романтика авантюры, которая тянет в дорогу, (при определённом фокусировании взгляда на фон и предметы) мне не чужда. Хотя с Родиной я и попрощался в глубине души своей в несколько легкомысленном, но зато непосредственном стихотворении: «Прощай навеки, Родина моя, люби меня, хоть ты меня не знаешь!» — написанном, между прочим, непосредственно на родине, когда про Вену я только лишь слышал, что тут ликовал в своё время Моцарт и пел и пил Шаляпин. Так что высокомерия, или аррогантности, по отношению к чувственному плану бытия мне не занимать. 7 Томатный сок в самолёте. Под крылом сначала культурные урезки полей с аккуратными кружочками лесов, фронт непогоды сдерживают Карпаты, а после обеда уже болота с ужами тоненьких рек и косенькими квадратиками пахоты. Это и есть она, Русь — Русише Фёдерацион. 8 На Руси меня встретила беззубая старушка (девушка Клариса 15 лет тому): «Не лишай меня удовольствия встретить тебя в аэропорту!» — Хорошо, встречай.
Я узнал её методом исключения: кто-то ведь меня встречает из прошлого. — Клариса, привет! (Старушка и Клариса были одного роста, и это укрепило мои подозрения.) (К тому же у кларисиной старушки в пальцах были цветы: незабвенные розы с лепестками на самом отлёте.) И тут Клариса забегала по залу встречающих и стала кричать:
— Это не он, это не он, это не он, это не он.
Под неоновым светом это звучало так тонко-хрипло и так искренне, что ужас объял присутствующих при этой экзистенциальной сцене под названием «оскал времени». Меня тоже объял лёгкий иронизм. 9 Разумеется, я — это не я. Столько лет за рубежом уже сделали из меня ихь. И морда моего ихь теперь толстая, и животный живот у ихь толстый: хлебало ихь хлебный бир хлебало и хмелело смело. Это внешне. Изнутри я не вижу большой разницы между двумя обозначениями одного и того же. Даденное мне Я всё такое же: в стадии вечного становления из пустого в порожнее.
— Помнишь, как когда-то мы с тобой так прелестно танцевали в джазовом клубе?
— Ёлки-моталки! Да у тебя акцент!
— Да, у меня акцент, и я уже давно не заикаюсь. 10 И Питер, посмотри-ка, всё тот же, а не тот.
На Московском платце Ленин всё протягивает кепку, а буржуазные фонтаны фонтанируют — явный политический диссонанс. Архитекторы не додумывают. Ленину нужно было отпилить голову, чтобы хоть был похож на свободно парящий объект — без этих личностных смыслов. 11 — Мы тут общество самоубийц, — ск. Клариса, окрысившись. — Вот примут закон о наследовании имущества — и сыновья отцов начнут резать,
— А дочери — матерей? — спросил я.
— Тут страшные вещи творятся! У-у! Невский снесли, туалеты все платные, по ночам стрельба, по телику чернуха на порнухе, в трамваях контролёры, а по утрам опять стрельба и выхлопные газы! Это правильно, что вы заграницей. Я тоже хочу заграницу: там домик с трубой — и чтобы ничего этого не видеть. 12 Да, я отвык от негативности. Моё самочувствие отрешённости (опустошённости) мгновенно оказалось под угрозой насилия со стороны Кларисы: всё, что она впитала за эти годы, понял я, будет перекачано в мой пустой горшок. Но мы так не договаривались: я не хочу брать на себя вашу травматическую (фантомную) боль. 13 (Но действительно: у магазина модельной обуви разворачивается сценка времён гражданской войны: субъект с банкой пива пытается зайти в дорогие ворота магазина, а субъект в униформе охранника одаривает того тумаками. Субъект с банкой роняет банку, та — обнажив свою зыбкую сущность — разливается в форме лужи. Охранник звереет и начинает метелить противника по-настоящему... Сценка заканчивается здоровым пинком под зад побеждённому лицу.)
— Да. Очень похоже: оскал капитализма, как рисовали в «Крокодиле». Только я не понял, что было нужно этому униженно-оскорблённому в обувном магазине? Разъясни. Или это остаточное проявление гоголевского духа: это он так на собственной шкуре сочиняет рассказ «Про приключение ботинок»?
— У! Если поживёшь у нас, ещё не то увидишь. Живём тут как кошки с собаками. Это ты пока не обтрепался — венский позитив. Надо же тебя хоть как-то обозвать.
— Не без этого. 14 Из нагрудного кармашка (рядом с паспортом и сердцем) я достал листок со списком телефонов. Вероника с собакой 2739776
Юра 79216348774
Владик 166 29 70
Самородок 8 921 321 43 59
О. Захаров Лисий нос 434 86 49
Валя Анатолий Короли 157 08 36
Скидан 112 02 28
Игорь Павлов 7 29 21
Баскин 370 17 97
Борей 275 38 37
Алекс И. 446 82 46 Я устроился поудобнее на кларисиной кухоньке и стал названивать по списку. Но странные эхи окликались на моё ау.
— Набранный Вами номер не существует.
— Набранный Вами номер в природе не существует.
— Набранный Вами номер существует (тут моё я как единство времени и перцепций, наконец, возликовало — но на одну лишь дольку секундочки: долю секунды) — только в вашем воображении.
Что за чёрт!
Список не работал. 15 Я перевернул листок.
На этой стороне был написан список лекарств, в которых нуждалось моё я как телесная субстанция, как я в обыденном смысле, когда говорят: «ну, я скоро приду», «я себя что-то плохо чувствую», хотя это второе уже сдвинуто в сторону экзистенциального, а не чисто функционально-механического Я.
1. Звёздочка 2. Цитрамон 3. Нитроглицерин
4. Ношпа 5. Аспаркам 6. Корвалол
7. Аллохол 8. Кальций
Кисти — белка, корова (это тоже лекарства в своём роде). 16 Из всего списка прошлых знакомых почему-то работала одна Клариса. Но какой смысл был оставаться у Кларисы, если Питер вдруг превратился в погост? «Аврору» я, что ли, не видел? А на море насмотрюсь и в С. Да и Кларисино я сразу же вызвало у меня опасение. Было ясно, оно (её я) — хорошо сказано! — в необратимой стадии прогрессирующего распада. Как личность она представляла скопление разноликих я в одном, как говорится, флаконе.
Бесконечная тусня с великими мира сего — от Курёхина до Африки, от Белкина до Белки и Стрелки — расщепила её ум, как берёзовый пенёк, а получившиеся лучины были брошены на обогрев питерского самовара. Там и сгорели.
Кроме того, она призналась, что страдает падучей, а падучая это никакое не оно, не альтер эго, и даже не мы с вами вместе взятые, — это вообще Ничто. Заодно она похвасталась, набивая за компьютером в чухонскую трубочку дурилки, что она не русская — «ха-ха!» — и стихи она пишет не русские, она ведь — вепс: и мама у неё была вепсом, и папа был вепсом, и если бы у неё были детишки (!), то они тоже потихоньку стали бы вепсами.
И, не скрою, я побаивался, что, если останусь ночевать, она меня, чего доброго, придушит — не со зла, а по остаточной, так сказать, любви. 17 — А что там в «Борее»?
— Отгадай с трёх раз.
— Что, неужели финны сантехнику продают?
— Не-а.
— Отдали всё под книжный магазин «100 имён жён Адольфа Гитлера»?
— Не-а.
— Торгуют стенами? семенами? секирами?
— Там землёй теперь торгуют. Квадратный метр — 2 миллиона!
— Иди ты к чорту.
— Да точно! Костьми ляжем, а квадратный метр оставим за собой. Я хоть никуда не выхожу последнее время, а в нете я паук ещё бойкий.
— Друг мой, вот что. Понимаешь, если я не обновлю свой российский паспорт, то Россия для меня будет закрыта, а если я не успею его обновить за 25 дней, то и Австрия тоже в качестве аэродрома будет недоступна. Ихь мус (я должен) успеть между этими самозахлопывающимися (зельбстгешлоссенен) дверцами (тюрхен) отпущенного мне времени — (айнес цайта). Я обречён ехать дальше.
— Как хочешь. Мог бы оставаться у нас: постель тебе приготовлена.
— Нет, не могу... Труба зовёт. — Зарубежный паспорт оставь здесь, — ск. К. — На Белом море он тебе — — — ни к чему (но она сформулировала выразительнее: ни в красную армию!). Ещё — — — потеряешь. 18 Я дошёл до Борея по знакомым улочкам. Пестеля. Маяковского. Жуковского. Литейный в пробке. Я заглядываю в окошки автомобилей и ищу в лицах черты черт из любимого фильма... Вниз, наконец-то! Ну и что, что улицы детства пустынны, здесь я встречаюсь с, со шпурами следов... Хорошо, всё идёт блестяще: ведь ведомо, что в Борее я смогу хоть что-то узнать достоверного.
Но табличка с той стороны гласила: «Борей закрыт на просушку». Ничего, ничего: и это тоже прекрасно! Сначала я сделаю все свои юридическо-бюрократические формальности, а на обратном — уже чисто духовном (и демагогическом — потому что от этого никуда не денешься) пути — по борейской шёлковой ниточке — выйду на всех наших стариков!
Чтобы совсем удостовериться, я решил подёргать дверь ещё и с внутреннего дворика. Да, никого. Только коробка стоит у железной двери, а в коробке живёт новое поколение котят. Подошла кошка и спросила нечто про суп. А котята так испуганно глядят изнутри себя и коробки своими голубоглазыми бусинками — полными священного ужаса и — умиления — уже с моей, зеркальной стороны. И все шестеро чёрные, как угольки. Когда гладишь этих маленьких чёртиков, на ладонях сажи не остаётся. 19 По Невскому я дошёл до Московского вокзала с намерением взять билет на Архангельск. Отвык от очередей. Уже не хватает терпения (это прямо как у читателя: вот всё бросьте — а подайте ему конечный результат!). Терпение, терпение...
Но в окошечке девушка устало сказала — девушка, очень похожая на «А зори здесь тихие» — на Лизавету. — У нас нету поездов на Архангельск. — А до Вологды? — И до Вологды нет. — А куда же есть? — У нас только на Казань, на Рязань, на московское направление.
— Гут. Девушка, айне курце фраге. Вифиль костет айн тикет нах Архангельск? Битте, кайне Витц. Не будем шутить. Я приехал издалека, так сказать, только что вернулся с немецкого фронта, вернее, с тыла. Вот Вам сотенка. Еду к маме и сестрёнке.
— Так на север, — сказал голос из очереди. — Это ведь с Ладожского.
— Да, — сказала Лизавета Бричкина голосом ещё более ослабшим и незлобливым, как бы издаля той стороны глади рокового болота. — На Архангельск — это с Ладожского... 20 — С Ладожского, с Ладожского... что-то мне этот напевный полусловоополкуигоревский язык, что-то он мне перестаёт нравиться. Что значит — с Ладожского? С Ладожского озера, что ли? 21 Я бросился на Ладожский вокзал. 22 Лишь очутившись в тамбуре, я решил, что теперь все эти непопадания текста в контексты позади, и, натюрьлихь, всего через сутки я гераде буду небен майне кляйне хауз, где в окошке в шушуне вартет мир майне альте муттер. 23 Я не успел взять ни пирожков, ни чего-нибудь завёрнутого в фольгу: ни банальную курятину, ни балык. По ходу пути, надеялся я, у меня будет возможность накупить на станциях чего-нибудь дико дешёвого из самодельно-домашнего. Когда-то блины на станции Выпь продавали бойкие кулёмы прямо из кастрюлек: блины с морошкой и этой, как её, красные ягодки — со сладкой мочёной брусникой.
Хорошо, люди переехали, вокзалы переехали, Бог умер. Но что-то должно оставаться незыблемым во веки веков — хотя бы народные кулинарные промыслы. 24 Но ни Выпи, ни станции Поселковая, ни Старые Волхвы не наблюдалось.
— Так мы теперь по новой магистрали шуруем, напрямик.
— Эвоно как!
— И в Вологду не заезжаем.
Это хорошо, подумал я, а то в Вологде меня постоянно снимали с маршрута. Но это всё в прошлом.
Я пошёл в ресторан. Сидеть, смотреть. Может быть, удастся увидеть девочку во рву некошеном, которая лежит и смотрит, как живая.
В ожидании графина и солянки (из помпезного меню, хвастливо описывающего кухню всего Земного шара, на поверку предъявить вагоновожатым больше было нечего), на салфетке я начал записывать из запомнившихся впечатлений, чтоб ничего не позабыть из сокровенных крупиц:
«Когда гладишь этих угольных маленьких чёртиков, на ладонях сажи не остаётся», — но как-то сразу вышло избыточно. Я чувствовал иначе, другое. 25 Но меня отвлекли.
— Можно к вам присесть?
Ну, подумал я, сейчас начнётся тот долгий разговор, целью которого является уничтожение мысли с одной стороны и уничтожение длительности времени — с другой. Но я обрадовался неизбежной возможности послушать русский язык в исполнении непосредственно его носителей... Да, симпатичный тип: брови чёрные, дугами, как у Разина. Другой сидел за другим столиком, тоже симпатичный, как царевна.
— Давно тут у вас не был — красота-то какая, простор!
— Да, вымираем потихонечку, слава тебе Господи... Развалили Союз... И очертания грядущей катастрофы погасили веру людей в добро, а любовь превратилась в похотливую игрушку для политических извращенцев!
И мы выпили по первой.
— Чем занимаешься, Сергуня?
— Да так, по снабжению, — спекулирую гладиолусы, мы посредники между Голландией и Веной, луковицы купишь на бирже, а пока привезёшь, они, глядь, и распустились! А ещё наша фирма выращивает мёд, факультативно. (Думаю, им не надо знать, что в этой фирме у меня скромная должность уборщика: собираю бумажки из корзин в чёрный пакет, провожу щёткой по столам и под столами и т. подобная чисто чёрная работа).
...и по второй... и по третьей... и царевна уже подсела... и разговор быстро начал приобретать структурные очертания бреда. — ...а паспорта нельзя давать в руки милиционерам. Есть такой закон: показывать только со своих рук, а они не имеют права брать в свои руки. А ты чем, Серёга, на самом деле занимаешься?
Ещё графинчик и соляночку. Повторить.
— Ладно, расщедрился я после солянки: не гладиолусы, а торгую вагонами: собираю поезда на Е-бэе. Покупаешь вагончики в розницу, потом составляешь из них составы — и продаёшь составами. Немцы это очень любят: почти все они в бывшем своём детстве железнодорожники или ездили на этих поездах на войну и обратно. Прицепишь к вагонам ещё санитарный вагон — и сделка в шляпе: 2 500 евриков стоимость одного полного состава (цуга). В Сингапур уже начал посылать самолётом свои поезда. Запомните: Э-бей.
— Ну ты, Серж, лох! Чисто продвинутый лохотронщик!
— Лох? Лох? Что это значит? Как я понимаю, это такая дыра, положим, что и от бублика. Не вижу ничего оскорбительного. Пусть это правда с вашей стороны, но меня она не трогает, никак не грызёт. Возможно, я здесь останусь, в этой снежной до посинения Азии. Но вы меня на враках не поймали! 26 Чем далее мы заезжали в глухомань, тем более, видимо, меня развозило.
Я то и дело переспрашивал: Как Вы сказали? Повторите этот образ. — Деньги есть? — спросили напрямую мои друзья по далёкой поездке, когда вдруг за окном пошли одни изумрудные ели в снежных рукавицах и шапках (это поезд уже поехал откровенно по зиме, и я наблюдал уже за красивостями в калейдоскоп — в подарок моей маленькой племяннице Настеньке).
— Вы что, с ума сошли, братья вы по разуму. Конечно, есть. Кто нынче ездит без денег. У меня их много этих денег. Множество!
— Ну ты и лох! Тебя же между тамбурами могут раздеть!
— Меня? Мало не покажется. Я же их тут же раздену в моих записках с верхней полки!
— Ну, мужик!
...и ещё по соляночке. 27 — Ты, что, не понял, кто мы такие?
— Я вас прекрасно, господа мои, понял. Вы наблюдатели из обэхээсэс. Разговор у вас такой разухабистый, а проскальзывает из разговора информация: типа: цитирую: «экономический трёп», «погрустневшая социалка», «на фоне взвинченных цен», «общественное сознание не реагировало», «мутирование парадоксальных и креативных мутантов», «тараторя уже с противоположного идейного фланга», «распрямление кривизны национальных проектов», «пышным цветом расцвели», «чувства перестали подчиняться разуму, а разум шёл на поводу у разбушевавшихся эмоций», «ещё один душещипательный вираж на исторической спирали», а также «в пору ручьистого звонкоголосья». Вместо того, чтобы наслаждаться пролётом поезда сквозь природу Пастернака, я тут выслушиваю ваш бренный «Барабанный пафос типовых проектов топтал живые ростки смелой мысли, а из-за громобойных литавр лагерного зодчества никто не мог услышать даже писка (заметьте!), даже писка какого бы то ни было (пишется раздельно) модернизма!» А главный ваш шедевр высказывания — это «гиена огненная». Мне было ясно с самого начала, что между свинцом и порохом вы ангажированы какими-то высшими силами. Да и ваш пистолет я уже давно заметил.
Один, как всегда, на двоих. Этот пассаж был взят из трактата «У попа была собака» А. Зимина из Нижнего Новгорода, любезно предоставленного автору русским соседом с улицы напротив. Рукопись 2009, 375 стр. без нумерации страниц. 28 А водка-то не та.
Эта разносчица думает, я водку не знаю.
Сосны и берёзы за окошком. Я сижу, пью их левую водку и мечтаю: мечтаю не о будущем — о прошлом — о фергангенхайте.... Зря меня здесь не было, может быть, эти глухие леса я смог бы насытить светлянами: полянка, на полянке искусно исполненный и истолкованный белый грибок и земляника... Я заплакал: я ведь только такое и делал: землянику ещё вышивал на платке в четвёртом классе, совсем как девочка. 29 Но, выйдя из прошлого, я обнаружил, что у меня нет и будущего: паспорт, тот самый, который я везу на обмен, — более не прощупывается в переднем кармане рубашки.......
Более не прощупывается.......
И моих закадычных друзей не прощупывается глазами за тем краешком столика........
И солянка уже унесена, и графинчик водочки пуст перед лицом: совсем на донышке осталось....
— Извините, либе фрау, — выстрелил я пальцем. — Принесите счёт.
— А вы уже оплатили.
— А вы мой маспорт, ой, пачпорт, вернее — паспорт здесь не видели?
— Не знаю, не было тут(а) пас(ь)порта.
— Послушайте, не надо думать, что если я еду к маме, то у вам, у вас удастся меня обмануть. Водка же была не настоящая! Палёная водка в вашем спальном ресторане.
— Почему? Водка Путинка. С нормальной этикеткой.
— Путинка, говоришь? Сейчас мы посмотрим, какая это Путинка.
Я налил остатки из графина в тяжёлый стакан и приказал пальцем-пистолетом: Понюхайте, понюхайте, битте, Вы только понюхайте сюда!
Она понюхала.
— Нормальная водка.
— Нормальная?
— Может быть, это Вы нынче ненормальные.
— Где мой паспорт? Я к маме еду.
— Потеряли где-нибудь. Поищите по вагонам.
С нищими и лжецами лучше не разговаривать: это люди с извращённым умом: эти всегда выкрутятся.
Я вышел в тамбур, закурил сигарету у девушки в спортивках и полосатой кофточке, как у Дейнеки, которого я хорошо помню, и понял, что попался. Вот он — кризис сорокалетних.
И я пошёл вдоль вагонов: 16 штук вагонов. 30 — Граждане, вы не находили тут паспорта на имя (тут я озвучивал своё говорящее имя, за которое мне уже не было ни стыдно, ни совестно, а наоборот: может быть, кто-нибудь откликнется и скажет утвердительно:
— Одну минутку. На какое именно имя?..)?
Но никто, ни один из тысячи человек, так меня не окликнул по личности. (Да и по фигуре не окликали: а ведь так или иначе — на Севере мы все родственники.) 31 Дойдя до последнего тамбура (в тупиковом окошке убегала открытая зловещая тайга), я догадался, что нужно основательно порыться в мусорных чёрных мешках: возможно, я наклонился, чтобы выбросить окурок от придурка жизни и смерти, и паспорт просто выскользнул из кармашка: действительно — кому нужен мой паспорт, если там стоит моя фотография. Зачем теперь всё это, если паспорта продаются на каждом углу. Но в 32 мешках ничего похожего на удостоверение моей личности (а точнее, моего гражданского эгоизма) обнаружено не было. 32 — Поезд дальше не пойдёт. Просьба освободить вагоны.
На крышке вокзала высветились зелёные буквы довольно державной гарнитурой: ИВАНОВО.
— Слушайте, а почему мы сделали петлю?
— Какую петлю?
— Мы же едем до Архангельска.
— До какого Архангельска! Архангельский был справа, на 7 пути, а это Ивановский, с 8-го.
— Блин. Справа — слева. Так я же и сел в правый, а не левый поезд.
— Ничего не поделаешь. Ошибка, так сказать, резидента. Исполнение Ножкина. 33 Я вышел в Иваново без всего, кроме себя. Да, надо песню спеть, идентифицировать себя через усилие речи. ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ И носило меня
Как осенний листок
Я менял имена
Я менял города (наоборот)
Надышался я пылью
Заморских дорог
Где не пахли цветы
Не блестела луна
И окурки я за борт
Бросал в океан
Проклинал красоту
Островов и морей
И бразильских болот
Малярийный туман
Красу островов
И тоску лагерей
Зачеркнуть бы всю жизнь
Да сначала начать
Полететь к ненаглядной
Певунье своей
Да вот только узнает
Ли родина мать
Одного из пропащих
Своих сыновей
Я в весеннем лесу
Пил берёзовый сок
С ненаглядной певуньей
В гробу ночевал (в каком гробу? это же не «Вий», это другое)
Что имел потерял
Что любил не сберёг
Был я смел и удачлив
Но счастья не знал
И носило меня
Как осенний листок
Я менял города
Я менял имена
Надышался я пылью
Заморских дорог
Где не пахли цветы
Не блестела луна...1 (Это я осознал, созерцая леса в окошко вагона-ресторана: у меня на Родине бумаги в виде деревянного занавеса ёлок и осинок невпроворот — как нарочно: для лирических отступлений.) 34 «Ошибочные действия обнаруживают истину» — это из Лекций, которые я слушал когда-то у Фрейда. Ошибка. Для кого ошибка, а для кого раскрытие осуществления намерений. Да, ошибка — источник подлинности. Меня давно сюда тянуло, влекло в воображении: здесь я учился на оформителя в худ. училище (незабвенные 1978-1982). И вот намерение осуществилось: как и встарь, меня встретила на площади голова Зои Космодемьянской. Тоже — ошибка архитекторов. Думали выразить полёт души, а получилось — полёт отчленённой головы с глазищами Демона. Сварена из стали. Косматая. Космополитная2.
Кстати, не позвонить ли Инге. Я вернулся на вокзал и позвонил. Надо же, Инга взяла трубку.
— Серёжка, привет...
— Да тут. В Иваново заехалось. Всё нормально. Ничего не потерял. Всё под контролем. Даже потихоньку приобретаю потерянное. Газетку тут купил, глухонемые в ресторане разносили. Ты просила книг накупить, так это почти из книги. Образ твоего любимого Отечества, словами поэта. Слушай: «...Смотрит всюду харя с постера колдунёнка Гарри Поттера!»3 Как тебе?
— Предъявите ваши документы, — сказали за спиной.
— Всё, пока, а то тут уже стучат. 35 Двое милиционеров просили документы. По виду — ивановцы.
Я прикрыл глаза, вспоминая ивановский говорок: яишня, постучавши, не емши, не пимши... Я никогда не жалуюсь представителям власти на мои беды, пусть они сами обращаются, если у них возникают трудности... да, так всегда и было...
— Да, я тут живши, вот в тапочках вышедши, а яишня ещё не упревши, над Зойкой я, где ещё пельменная бывши, — а голосовать буду за Димитрия-Медведева, это к бабке не ходи...
— А Вы куда, уважаемый, звонили?
(Переписка и телефонные разговоры — это личное дело.)
— Это личное.
— Пройдёмтесь с нами. 36 Я вспомнил, как тут меня двести лет назад поймали цыганки. На первом курсе. Перед занятиями я заходил на этот вокзал делать наброски. Фигуры в плащах, шубах, в валенках, с котомками; сидящие, стоящие, лежащие, едящие. Быстрые наброски — линейные — надо было схватить характер. И цыганки поймали на выходе: погадать на будущую судьбу. — Тебя зовут Эдуард! — сказала цыганка. — Угадала? — Да, угадали. — Ждёт тебя счастье! — В каком смысле? — Ждёт тебя Инга! — Какая Инга? — Слушай меня: ты найдёшь её среди развалин на берегу моря! Она чёрненькая, а глаза у неё зелёные. — Знаете, — сказал я. — У вас, у цыган, какие-то страшно примитивные представления о счастье. Вот Вам рубль — и больше ко мне не подходите, не приставайте.
И я пошёл в сторону Головы с холщовой сумкой с красками и набросками. — Будь ты проклят! — сказала старшая цыганка. И маленькая тоже сказала: Будь ты трижды распроклят! (Теперь я понимаю, что они хотели мне рассказать и далее мою жизнь, вплоть до того момента, когда я буду схвачен милиционерами, и получить свои законные 3 рубля.) Проклятие сбылось.
От проклятия не убежишь (особенно в тапочках). 37 — Я возьму одно двойное золотое, — ск. я утвердительно и извлёк из рукава три пятисотки. Хватит играть в верю-не-верю. Они не верят своему же соотечественнику, но я-то в них верю. Пятисотки были распределены в следующей комбинации: получив сдачу с двойного золотого и сигарет, одну я сунул обратно в карман, вторую как бы обронил, а сдачу, открыв пачку и вытряхнув сигареты, кроме одной, в шапку, вложил в опустевшую пачку, а пачку протянул полицейскому: подержите, я сейчас пиво открою, а то тут у них нет открывашки (....) 38 — Вот фраер залётный. В тапочках он пришёл. И как всё, главное, натурально: яишня, к бабке не ходи...
— Ничего, ещё наловим сегодня этих москвичей и набьём им за этого (нрзб.) с большой дороги морду через подушку. Он не узнал меня: Шандаулов моя фамилия. Я уже на гитаре играл, а они всё гипсы постигали — мертвечину перед господом богом. Пусть он с богом идёт, куда ему нужно. Но ведь совершенно ясно, что ему сюда не нужно, чтобы сводить с нами счёты, а совесть зовёт, чтобы отдать долги. 39 Дом Шуры я нашёл по памяти. Не даром нас учили в ИХУ по методу Леонардо — развивать зрительную память. Поставят натюрморт, учитель снимет с него покров, мы смотрим во все глаза три секунды — потом рисуем три часа, что успели заметить в натюрморте. У Шандаулова всегда было необъяснимо немотивированное появление не существовавших предметов: например, 10 роз вместо двух, — у него воображение захлёстывало очевидность (и его как-то незаметно отчислили). Так что Шура открыл дверь и нимало не удивился: А, говорит, нашёл.
Он как раз монтировал свой видеофильм про одеяла: то они красиво так поплывут, то вдруг лежат в интерьере на постели, и вдруг сам Шура входит в чёрном костюме и ложится на эту постель и так задумчиво смотрит в потолок... и это всё под песню «Где ты, где ты, облако-рай» — реклама уюта.
— Да, я известный в наших кругах колдун по одеялам! — говорит Шура и расцветает, как малиновый восход. — Я ведь премию Малевича чуть не получил!
— Ничего себе!
— Да, нарисовал такое одеяло — огромное — 6 на 10 м. А из дырочки торчит, вернее, так высовывается, отдыхающий х, а на квадратиках одеяла — всё сюжеты, сюжеты из мировой живописи. Полотно называется «ПЕРЕДЫШКА». Но Катя Дёготева зарубила на просмотре. Говорит: это у тебя единственная работа маслом? — Да, единственная. Остальное всё текстиль. Она сказала, что жаль, — а мысль, говорит, верная. Сейчас лоббирует меня, хочет втюхать Гельману. Только Гельман промылил: я что-то такое где-то видел, если не вспомню, где, — посмотрим...
— А помнишь, мы тебе подарили на День рождения книжку... такую: «Онтологические предпосылки протезирования» — и там медицинские картинки протезов. Это нам было по 15? Уж не оттуда ли?
— А кто его знает, Сергей, вот эта книжка.
«Основы протезирования». На форзаце надпись: «Шуре в День 16-тилетия! Малюй живым членом и будешь Возрожденья ты членом!»
— Да, шуточки у нас тоже были какие-то протезно-болезненные.
— Бобриков-то, помнишь, подарил Наташке гробик. Она в белом платье, разворачивает: ба! Гроб на подушечке, а в гробике тоже подушечка с вышитой буковкой Н... Он сейчас профессор в Зубовском — крупный искусствовед. Временами по телевизору на Пятом колесе выступает: в Питере, говорит, небоскрёбов не будет! А то испортим всю видуху на Стрелку. Если хотите, говорит, делайте свои небоскрёбы головками вниз или заказывайте у Клопа световые ловушки. Но если очень надо — пусть они стоят только во время тумана.
— А ты что?
— Я гладиолусами торгую у метро. И, этими, биннами, т.е. пчёлами.
— Как бабка, что ли?
— Нет. Пчёлы и гладиолусы не настоящие, немного лепнины и раскраска, но выглядят как настоящие артефакты. Туристы страшно любят. Особенно русские туристы. Метро-то моё стоит около дворца, а дворец мой стоит в моей Вене, под Альпами.
И я дал краткое интервью, с какого это горя я там очутился.
— Каждый теперь обзавёлся своим салоном или направлением. Тут Новый Модерн у Брызгалова в Вологде. Брызгалов с женой и детьми открыли Новый Модерн. Маратик у них, помнишь, был, такой чудаковатый, запатентовал «пространственные шахматы», чудо ума: ходят кубиками с переворотом, и партия в каждый раз на доске новая: сходил при одной ситуации, а во второй раз уже ходишь при другой. Т.е. конь вдруг превращается в туру, а ферзя вдруг в пешку. Недавно провели Чемпионат Мира в Энтографическом вологодском музее. Расторопова так и не женилась на Пете Козловой, открыла студию фотографии: если хочешь, посмотрим: там Петя вся голая — убойный ивановский гламур.
— У тебя выпить есть?
— Я ведь не злоупотребляю. Вот тут от отца осталось. Давай за встречу.
Шура налил и вдруг рассмеялся, как ребёнок.
— Я тут анекдот сочинил про гламур. Значит, встречаются три поросёнка, повзрослели, копыта веером, заходят в забегаловку: «Ну, по 100 водочки или по 150 портвешка?» — «Да ты чего? Мы свиньи, что ли?» — «Ну хорошо, уговорили. Так: нам, значит, по 50 коньячку 9 звёздочек и по мисочке помоев...»
— ................?
— Знаешь, во сне сегодня само приснилось... за поросят! Ну, у Катьки Тюгаевой было театральное агентство: снегурочки на Новый год и дед-морозы по офисам. Но что-то не сложилось, какое-то дело завели: были убиты подряд два деда мороза и одну снегурочку облили бензином и подожгли. Может, это только так называлось — «Новый год — круглый год», а под прикрытием осуществлялись незаконные сделки с секс-оружием: ткацкие фабрики ведь у нас все позакрывали, узбекского хлопка долгие годы не было, пряли прямо из нефти: ты видел наши простыни? Мы из них костюмы для пожарников делали, у Зайцева прямо уши встали: пожарники в снегирях на синем фоне, снегири жрут рябину, — так это по моему эскизу. В огне не горят. Он так и сказал на суде: это творение свободного ума!
— На каком суде?
— Это передача такая: судят костюмы. Так и сказал, стукнув молотком: это творение свободного ума! Вилков делает с женой копии — вот кому повезло: перерисовали за эти годы весь областной музей, а сейчас им заказывают из Эрмитажа — натюрморты — фишка в том: оригиналы уходят налево, а копии висят для тупых японских туристов. Так что одна работа Серёги теперь красуется в Эрмитаже! — всё уговаривает меня съездить посмотреть, говорит — не отличишь. Но я-то хорошо знаю Сережкину руку: у него линия всегда подогнута немного вовнутрь пониже центра равновесия. Олег Чайковский — из психушки в психушку. Со Светкой развёлся. День на воле — месяц в психушке, или наоборот... А ты почему в тапках-то пришёл? Это у вас там, у буржуев, сейчас такая мода?
Я вспомнил свою беду.
— Так я только с поезда. А в поезде удобнее в тапках. Но паспорт личности украли и ботинки, хорошо, что ещё деньги остались, потому что в кармашке в трусах. Где у тебя тут, чтобы ногу поднять? (Если надо было пойти, то мы говорили в ИХУ образно: Куда? Ногу поднять? Или уже руку?) Но в туалете после поднятия ноги меня ждал ещё один сюр-приз: в кармашке трусов салфетка-то лежала, но никаких денег в салфетке не было. Да, чистая русская работа! До того чистая, что сама аглицкая булавка была застёгнута на манер — в кавычках — и я тут сделал сам себе двумя руками, изображая кавычки, — «как будто» «так» и «было». 40 — Шура, к чёрту воспоминания, давай смотреть жизни в глаза: надо жить и творить актуально: пульмановцы умудрились и деньги из трусов утащить. (Пульмановцы — это вагонные воры, промышляющие ещё с царских времён.) Ты не мог бы мне одолжить рублей 15-16 сотен и купить билет на свой паспорт?
Шура сказал, что деньги найдутся, а паспорта у него нет: ему тоже 45 стукнуло, и паспортина теперь на обмене. Пойдём к Растороповой в ателье, она же была нас старше на 3 года, на неё и возьмём.
Мы пошли в ателье. 41 Да, Иваново не узнать: киоски, киоски, киоски — одни сплошные киоски.
— Кстати, — сказал Шура. — Тут Валерка Бауров яйцами торгует.
— Яйцами? В каких смыслах?
— Да, нет, не в этом смысле, не в последнем. Во втором.
— А какой второй смысл у яиц?
— Сначала он золотыми яйцами торговал, деревянными: красит золотом, расписывает. Бывало, месяц трудился над одним яйцом. Тогда ещё иностранцы любили по Золотому Кольцу ездить. Потом стало хуже: месяц трудится — а по полгода никто это яйцо и в руки не берёт, даже из любопытства. Потихоньку стал скатываться, просто разрисовывать яйца на пасху. А вот уже как года четыре продаёт обычные яйца, для еды. Заключил договор с шуйской птицефермой. Они ему сами привозят, он торгует. Говорит, что это золотое дно, и даже просил у Серёги нарисовать ему икону, на которой сидела бы на престоле курица в короне. Серёга отнекивается, говорит — нет времени на ерунду.
— Так он бы сам себе нарисовал.
— Не может. У него правая рука не работает.
— Как так?
— Отрезали бандиты.
— Как это отрезали, какие бандиты?
— Он же у нас здоровый такой. А когда скатываться начал, чеченцы это почувствовали и начали доставать. Когда за данью приезжали, вели себя как фашисты: «Эй, бабка! Масло, яйки давай!» Он терпел какое-то время, но не смог перетерпеть и стерпеться со своим новым имиджем. Пошёл обращаться в прокуратуру, благо, Областной суд с нашим ИХУ соседи, подумал, что это большой плюс, мол, мы тут расцветали в юности под вашей сенью, записался на приём к Юсупову, рассказал что к чему, а Юсупов — человек-узбек — выслушал по-человечески и сказал: разберёмся. И Валерке стало ещё хуже. Теперь бандиты стали говорить: «Эй, бабка, ты зачем на правительство доносишь? Теперь яйки-масло в две цены плати — как проштрафившаяся!» И Валерка тогда взорвался. В колбасном киоске у офицера-подводника купил мину и, когда услышал «Эй, бабка!», — соединил, так сказать, проводки. Потом свидетели подтвердили, что слышали перед взрывом, как кто-то со страшным акцентом крикнул «Аллах ахбар!»
— Подожди, — остановил я Шуру. — Так как же теперь Валерка может заказывать у Серёги икону с курицей?
— Ему теперь всё можно, он теперь герой. Вот только рисовальная рука покалечилась, а всю бандитскую группировку — в куски. А вот и Валерка! 42 Мы поздоровались с ним через левую руку...
— Да врёт он всё, — сказал Валерка. — Ты, что, не знаешь его. А рука просто — временно отнялась: производственная травма: в результате неудачного обращения с алкоголем. Давайте я вам лучше анекдот расскажу. Встречаются, значит, три поросёнка в ресторане: «Ну, что закажем: как всегда — по 150 водочки или по 200 портвешку?»
—Я только что слышал этот анекдот от Шуры, — ск. я.
— Да, нет, это другой.
— Это другой, — ск. Шура. — Мой он не знает.
— Копыта веером. Нам, пожалуйста, по 50 коньячку 12 звёздочек, по тарелочке помойчиков из холодильничка и вон ту волчицу на троих...
— Слушай, — ск. я, — мне надо ехать. Ты бы не смог купить билет на свой паспорт — до Архангельска.
— Нет, не могу. Если что случится — ну, террористы поезд взорвут. По компьютерам посмотрят: кто ехал в вагоне? Увидят: Бауров! Ага, значит, опять Бауров причастен, опять взорвался! Я же и так на террористическом учёте много лет.
— Подожди: так Шура правду говорил?
— Правду, правду! Что тут скрывать. Правду не утаишь. Давай мы к Растороповой пойдём в ателье, она же была нас старше на 3 года, на неё и возьмём.
Мы пошли в ателье.
Я шёл и думал: да, странное это место. Город юности, город становления — отсюда можно было бы писать «Портрет художника в юности», — а обернулось всё как-то безобразно пошло.
Я пытался сфокусироваться, вызывая из памяти хоть тень узнавания, но свет времени с того света, не успев пересечь границу, распадался на тёмную пыль... и на ещё более тёмную материю, уже без всякого намёка на название. 43 Расторопова тоже была у себя.
— Ах, мальчики, давайте я вас сфотографирую.
Ателье действительно гламурное: посерёдке среди экранов голубого шёлка с розовым золотом диван. Мы уселись.
— Да не так, ты в позе лебедя, а ты будто крокодил. Да, и, пожалуйста, снимите свои шмотки, я смотреть не буду.
— То есть?
— Когда я смотрю через объектив, я уже не вижу личностей, меня интересуют только пластика и светотени тел. Нате вам для храбрости! — И комсомольская староста выкатила тележку, сервированную всё финским алкоголем. Она вынесла три маски: маску шивы, маску будды и маску не пойми какого бога. Где-то я это уже видел.
— Так, одеваем маски... Мальчики, поехали! И извиваемся, извиваемся, так, ещё энергичнее... держать так крокодила... лебедь, оплетайся, оплетайся... хорошая спинка... и пошивистей предплечьями.... складочки расправим... напружиним жировые подушки... — Мальчики, приехали! 44 — Мальчики, приехали!
Я снял свою маску будды. Боже мой, что такое? Подъезжаем к Архангельску. Это мост через Северную Двину. Архангелогородцы гордятся: это Эйфелева башня, переведённая в горизонтальное положение! И высота длины, и диаметр широты, и красота перекрестий — всё сходится!
Я слез с полки. А где мои тапки? У окошка сидят мальчишка и старушка, и сумки на сидениях готовы к выходу.
— Вы тапок моих тут не видели?
Мальчишка: Так вы их, ваши ботинки, под лежак положили.
Старушка: Пожалуйста, тут они.
Я открыл крышку топчана и увидел под ним ботиночки и рюкзачок. Вытащил и стал обуваться, незаметными движениями кожи исследуя нагрудный карман с паспортом и трусиный карман с деньгами. Вот, думал, трус я или нет — на поверку. Как я сейчас себя буду вести, когда вскроется вся правда.
— Что-то сердце по дому болит, — сказал я и потрогал свою левую грудь: она была беззащитна перед реальностью: никакого паспорта в кармашке рубашки не было, а значит, и быть не могло. Поправляя застёжку молнии, обнаружил, что и мошна пуста.
— А это действительно архангельский мост?
— Вы тут вчера весь поезд перебаламутили, все искали документы и рюкзак всю ночь прятали то под мою скамейку, то вот под петину. Посмотрите в рюкзаке.
Я пошарил в рюкзаке: вынул свитер, «Бытие и Время», кулёк с мылом и бритвой, кулёк с флакончиками ликёра «Моцарт», коробку конфет «OPERA», связку носков (ноги потеют в этих путешествиях, как будто я сибирский преступник), сувениры, вязаную шапочку (тоже теряются, как на воре) и пару шоколадок. Под шоколадками лежал в тёмной отрешённости искомый паспорт личности.
— Вот он! — сказал я.
Из паспорта торчали 400 € денег и билет на самолёт Петербург-Вена.
Я осторожно открыл обложку... ...и холодные мурашки поползли по ногам и по рукам: это был паспорт на имя Растороповой! 45 (последняя фраза этого воспоминания в подлиннике звучит так: «Я с любопытством открыл паспорт: и холодные букашки поползли бы, читатель, по нашим ногам и рукам — если бы это был паспорт на имя Растороповой!»)
Эпилог
(по версии подлинника)
ЗЕМЛЯ На Севере (действительно несколько диком) этот первоосновной элемент любой космогонии отсутствует, особенно в зимнее время. Под ногами лишь хруст снега и повизгивание льда. Я ступил с подножки поезда на родную землю и заскользил широкими махами по перрону. Душевный трепет встречи с ледовитым небом и храбрые опасения, как бы не ёбнуться, были первым вчувствованием в тему: я вернулся! 1 (Юноша с гуслями в толпе чёрных курток подтвердил, что точно, в былинную страну поморов. С гуслями можно только к безбрежным просторам.
Пока шли вдоль несчастного поезда (в котором прекратились жизнь и деяния), он рассказал, как будет играть на гуслях в Доме культуры: соломенная причёска под горшок, худая шея, из шеи — крутой бас. Приехал из Питера на Праздничный концерт к выборам президента. Мол, этнографическая спекуляция от чистого сердца. Любовь к народному искусству как к средству существования. 100 долл. за концерт, ну и увидеться с подружкой.
Сам он ненавидит гусляров. Он по классу рояля. У Шестипалого Дмитрия Ибрагимовича.............................................). Но это начало ужо (уже) для другого рассказа...
1 Песня Е.Аграновича из кинофильма «Ошибка резидента». — Прим. ред.
2 Тут у автора ошибка: памятник на привокзальной Площади Генкиной в Иванове не имеет никакого отношения к Зое Космодемьянской и называется «Революционерка текстильного края»; подразумевается при этом давшая имя площади Ольга Генкина (1882-1905), участница боевой организации большевиков, прибывшая на ивановский вокзал с партией оружия и, по обнаружении груза полицией, убитая народом прямо перед зданием вокзала. — Прим. ред.
3 Стихотворение секретаря правления Союза писателей России Николая Переяслова. — Прим. ред.
|
