* * *

Шестнадцатым кеглем. Седьмого числа.
И шрифт его был Гарамон.
И, словно звезда, его берегла
Строка, под которой он
Родился, пространство собой сверстав.
Читатель, привет, салют.
А голос — Магритт, и манит из трав,
Где птицы его растут.

* * *

Как СПб, хочу смотреть
На всё спокойно и людимо.
Когда себя проходишь мимо,
Приятно возвращаться впредь.

Среди домов и прочих сил,
Плечом к плечу удочерённых,
Мне не хватает камертона,
Который бы опять пронзил.

Который бы меня признал
И, амулетно охраняя,
Поверил, что и я такая:
Улыбка, улица, вокзал.

* * *

Я больше не хочу уметь читать
Один и тот же свой словарь запасный
(Как «выход» на троллейбусном стекле).
Испытывать отчаянье и страх.
Желанье выброситься в то окошко,
В которое сам только что влезал.
Теперь оно закрыто, даже слишком.
Но можно, правда, отраженье косо
Просунуть из него — запас словарный —
В почтовый ящик жизни. На. Держи.

* * *

Есть сумерки в любом квартале. Здесь
Есть сумерки. Их больше, чем обычно
В любом другом. И солнечная взвесь
Как лес прозрачна, как стена — кирпична.
Эфирных масел маски примерял
Закатный ветер — слипшиеся маски
Цветочных мумий. Вечный маргинал,
Закат заходит к нам по-фортинбрасски:
Когда уже всё кончено. И дом
Нас принимает за других. Люблю я,
Когда, необъясним и невесом,
Он выбирает форму поцелуя.

Из цикла «Deutsche Vita»

И жаль мне стало узнаванья
Не выразимого тобой.
Я замечаю, что в изъяне
Воспоминания — пароль,

С которым переходят вброд
Не только Лету, но и Шпрее.
Из-под Стены берлинской болт
Я унести всегда сумею.

То самое копьё Лонгина
Из тела спящего Берлина,
Своё стебельчатое «здесь»,

Фрагмент причудливого пира,
Где подаётся без гарнира
Ландшафт и лира, дар и весть.

* * *

Чужие города... но если не
Протягивать руки и быть собою,
То даже кровь на белой простыне
Могла бы показаться голубою.

Ещё вспугнуть живой исподний слой
Умелая ладошка не успеет,
А уж опять объявлен выходной
И в памяти нахохлились трофеи:

Чужие письма, улицы, соблазн —
Коррозия надежды покаянной.
Проверенный испытанный оргазм
Когда-нибудь закончится нирваной.

* * *

Хамелеон мне друг,
Но радуга дороже:
В ней — бесконечный цвет
И безначальный звон.
Охотник и фазан
Сошлись на нашей коже.
Синопсис открывай,
Мой друг хамелеон.
Прекрасный ресторан:
Под блюда мимикрируй
И возвращайся вмиг
В исходные тона.
Кармин, Кармен, Карман...
Повремени с кумиром —
Пускай войдут в меню
Другие имена.

* * *

Под книжной обложкой помятой —
Интимные части сюжета.
Читатель не знает расплаты
За прелесть промискуитета.

Уеду в твоё Запарижье,
Своё Запорожье забуду —
Что может быть гаже и ближе
В продажную эту минуту?

Не улицы ль вышли из строя
В пивную весеннюю мокрядь.
Так сладко читается стоя,
Что можно руками потрогать.

* * *

На окраине южной у Лысой горы
Облепиха растёт, барбарис.
А на Северном кладбище — Зоя внутри,
Означает по-гречески «жизнь».

Столь избыточно имя, что тело ушло,
Возвращая суглинку тепло.
Груб, наверное, был в ряд поставленный гроб.
Экскаватор траншею разгрёб.

Неизвестные люди хоронятся тут
И букеты сюда не несут.

Лучше было бы тенью над Лысой горой
Сквозь туман пробираться порой,
Лыбедь вброд перейдя, собирать барбарис,
Поклониться, родиться «на бис».

* * *

                     Дано мне тело, что мне делать с ним?

                                                                    О.М.

Я телу дан. Оно меня берёт.
Пускает в оборот и в обиход.
Который год меня сидит, стоит.
Оно мне придаёт приличный вид.

Оно меня за нос ведёт, за рот —
Когда я говорю. Оно умрёт,
Но прежде позабавится со мной,
Отыгрывая волю и покой.

Да, несвобода небосвода в нём.
Ты, тело, анаграмма, палиндром,
Ты кожа, кровь, железо и белок,
Скатологический ты каталог.

Ну, чем ещё тебя достать-воспеть?
Во все глаза мне из тебя смотреть,
Пока в теченье нескольких минут
Тобой земное лоно не заткнут.

* * *

В детстве воздух морозом пах,
И душа говорила ах!
Приблудившись к нему и в нём
Заполняя любой объём.

В детстве почерк и щёки кру́глы,
И душа разгребала угли
Ненаписанных дневников,
Говорящих чужих зрачков.

В душевой поспешил раздеться.
Проскользнуло по телу детство
И ушло в водосток меж ног,
А протиснуться вслед не мог.

* * *

не подступит язык к горлу
он там и так
старый год новому году
вынимает занозу из пятки
говорит наступай всё в порядке
когда-то мой папа
делал живую и мёртвую воду
с помощью электродов
помню шипенье и запах металла
вкуса не помню
должно быть не дали попробовать
какой же он
вкус жизни
истёкший из ноздреватой розетки
какой же он
вкус смерти
пузырящейся в брезентовом стакане
наверное эйнштейн пробовал
вона как победоносно
показывает язык
а мы прячем прячем
словно вопрос кусать или лизать
не в пользу последнего
лизни меня душа моя
когда мы найдём
общий язык