Не в белорусских хмурых болотах,
где эсэсовский мокнет китель,
я под мостом жил в Киото,
и у меня был учитель.

Не в белорусских хмурых болотах,
где эсэсовский мокнет китель,
я под мостом жил в Киото,
и у меня был учитель.

Не облака, а кони и рикши
бежали по сочной крыше нашей.
Когда по соседству умер нищий,
мы дружно съели его кашу.

Лодка с девушкой скользнула меж сосен,
и стало сидеть с учителем тошно.
– Иди, – сказал он. – Не беспокойся!
Всё равно ты сюда вернёшься.

На пушки я шёл с прыгучей тростью,
в медных сандалиях прыгал в кратер,
над обнажённой горел сестрою,
скормил ромашкам шумного брата.

В самом безумном на свете царстве,
в котором всё по воле поэтов,
вздумалось мне насовсем остаться.
Сгинуло государство это.

И вдруг оказался я вновь в Киото.
Весь город в тихих машинах мчится.
А под мостом над тиной мёртвой
мочой воняет мой учитель.

В воде застыли весна и осень.
Ни войн, ни женщин, ни революций.
– Садись, – сказал он. – Не беспокойся!
Они вернутся.

1999