1.

О, незнакомая родня по группе крови и по факторам.
Совпали мы с тобой по дням, по страхам основным,
по ощущению врага, по сволочному вектору,
который направляет нас, как ветер - дым.
Сухая ведьмина рука качается, как сломанная ветка,
мешает воздух и песок, мы дышим и творим.
На покрасневшие глаза мираж снисходит редко.
Мой город на семи холмах. Иерусалим.

1.

О, незнакомая родня по группе крови и по факторам.
Совпали мы с тобой по дням, по страхам основным,
по ощущению врага, по сволочному вектору,
который направляет нас, как ветер - дым.
Сухая ведьмина рука качается, как сломанная ветка,
мешает воздух и песок, мы дышим и творим.
На покрасневшие глаза мираж снисходит редко.
Мой город на семи холмах. Иерусалим.

2.

В этом районе есть маленький угол.
В трещинах стены, под крышей дышать не легко.
Это мой дом. В нем живет замечательный дубль.
Он на подхвате, а я далеко.
Здесь не соседи, а сволочи. Тоже родня.
Здесь даже крысы жизнеспособней, чем нужно.
Без сожалений у нас не проходит и дня.
Дубль второй. Депрессивный. Недружный.
Солнце вползает на небо и ткет свою нить,
чтобы к окну протянуть, выжигая пространство.
Доброе утро, родня, нас готовы испить -
меньше движений и хамства.

3.

Быт - это то, с чем проходит твое бытие.
Быть - это думать о жизни, смотреть сквозь прохожих,
верить в удачу, которая сбыться не может
и чувствовать братство, и знать, что все братья - зверье.
Веселый огонь не рождается в сонных глазах,
он отражается, мечется, плавит приличия.
Господи, если ты есть, дай какой-нибудь знак.
Мне. Просто так. Ни за что. Безразлично.
ПОтом ночным испаряется, будит роса
внутренний разум - телесный, бездумный, свинцовый.
Над праведным Городом низко плывут небеса
и растирают на стыке рожденное Слово.
Туман в этом Городе тоже живой и несет
рваные ритмы дыхания прерванных судеб.
Красиво и грамотно нагромождение сот
в которых личинками ждут непрозревшие судьи.

4.

Хрупкость и вечность.
Камень и вязкая плоть.
Потустороннее нечто,
возможно - Господь,
или иное,
что ширит зрачки из бойниц
замка покоя,
клетки для умерших птиц.
Неторопливое небо -
все проявления огня.
Был или не был
тот Гамлет, что жил до меня
уже и не важно.
Здесь мысли текут так легко
и липко, как в жажду
по меду души - молоко.

5.

Город моей мечты, и не только моей,
ной о страдании, вере, о смерти,
в этой тягучей, больной круговерти
думай о главном и пей
сок забродивший заката, и солнечный пунш,
вязкий кагор виноградников, кровью политых,
спирт иудейского лета… Родство наших душ
тем адекватней, чем больше размотано ниток
с кокона прошлого. Пьяная Парка, скажи,
ты уважаешь меня, как коллегу по пряже?
Давай-ка оценим насколько сужденья важны
в любви, и в безумьи, и в составлении коллажей.
Время течет с интервалами, круговорот
вдруг развернет и закружит, утянет,
очнешься внезапно у Львиных ворот,
юзаешь память...

6.

В своем одиночестве
ты не укроешься здесь.
Город пророчеств,
мутная общая взвесь.
Вера доступна,
страдание - норма и явь.
Время - как струпья,
а новая кожа - твоя.

7.

Почувствовать себя прислугой в Храме
и суетиться деловито, ежедневно,
суетиться, забывая о предназначении и смысле,
недолюбливать паломников за тот бисер,
который они давят
онемевшими от благоговения ногами.
А это не бисер, а терпкий тугой виноград,
тлеющий жизнью холмов, отражающий тускло.
Это на долю нам выпавший солнечный град -
вино или уксус.
Мазки твоей жизни ложатся на камень и пыль,
искусство творится тобой,
вряд ли это причина
задуматься трезво над захмелевшей судьбой.
А быль -
надела чужую личину.

8.

Смена ритма, вот что, вот что. Подскажи,
интуиция, куда направить ноги?
Старый Город тянет, он про жизнь
знает много.
Но и Новый Город ничего,
он уже привык прощаться с теми,
кто кормил собой ночного демона
в самых тайных складочках его.
Фактор человеческий исчез,
Город пуст, причуда светотени.
Декорация. Здесь живы лишь растения.
Низок неба безразличный пресс.

9.

Маслянистый воздух. Взгляд. Нет влаги,
только лоск промасленной бумаги -
небосклон пропитан маслом солнца,
не напишешь ничего, а социум
озабочен не смотря на время
только химией, деньгами и потерями.
Хвоей пахнет город. Жар. Смола
улетучилась из пор сосновых. Даже
микрофлора кладбищ умерла.
Антисептика - противник эпатажа.

10.

Пятачок листа приплюснут к стеклу.
Этой осенью я снова умру,
потеряется опять связь меня
и меня.
Фотографии - как отблеск огня
будут тихо умилять, удивлять -
кто такая? Камень - всплеск - волны - гладь.
Этот взгляд из черно-белого сна
не похож на мой - из зеркала - взгляд.
Затерялась в прошлом веке весна,
это я, но много жизней назад,
и поэтому эмоций - увы.
Только черно-белая грусть.
Эта девочка с глазами совы
не поехала со мной, ну и пусть.

11.

Залетит к тебе в дом легкое перышко птичье.
Подставишь ладонь, увернется, опустится на тетрадь.
Лист почернеет, горя. И проявится кличка
которой назвал себя сам, но боялся об этом узнать.
Магия существования слишком сложна для ума,
а для души достижима, но сильно корежит.
Пусть уж она сотворяется где-то сама,
пусть ее вздохи порой лишь касаются кожи.
Этих моментов достаточно для того,
чтобы смотреть в пустоту затуманенным взглядом,
чтобы не думать при этом почти ничего,
но проникаться пронзительным подлинным ядом…

12.

Что одиночество? Это молитва - себе.
Это сжирание сути своей, ожиданий.
На сладкое - неба холодный щербет,
а ночью - луны подаяние.

Ремарки всегда при тебе - комментируя все,
ты и внимательный зритель и сам сочинитель.
Те же и время. Лязгает старый засов.
Те же и Бог. Результат, знаменатель, числитель.

Что ожидание? Это мгновенья родства
с тем, что возможно, что сбыться могло бы… Да ладно.
Я не хочу никаких суррогатов, раз так.
Осень жива, но ущербна и дышит на ладан.

Что одиночество? Жалости скатанный жгут
пережимает не тело, но тонкую шею
той внутренней девочке, ради которой живу,
той внутренней мелочи, из-за которой зверею.

13.

Есть особый взгляд, он гордый и спокойный,
так с Иудейских гор всегда смотрели войны
на прошлую и будущую жизнь.
Так смотрит жертва после гильотины.
И так же просто смотрит череп львиный.
Уймись,
спокойствие, я суеты хочу,
не связанной с мельканием депрессий,
пусть мед и кровь стекают по лучу
заката, полоснувшего завесу
хамсинной пыли.
Есть особый взгляд.
Его нам дарит право на убийство.
Когда твои покойники смердят,
ты смотришь на старанья баяниста -
растягивает легкие мехов,
свистящие натужно, астматично,
поет о чем-то слишком, слишком личном
среди простора неба и веков.
Ты смотришь, зная, что пришла пора
убить. Убить. И знаешь, что не можешь -
не знаешь как. Скукожилась кора
твоей небесной человечьей кожи,
мой Город.