НОЯБРЬСКИЙ НЕ СОНЕТ

Фарс ли, сиротство разлито в любом ноябре:
солнце мелькает улыбкой Кота из Чешира,
мокнут дрова на пожухлой траве на дворе,
мыслей кусочки как мюсли – мечта фуражира.

Старые раны, болячки ли старые... кошки скребут...
каплет из крана, как время считает клепсидра...
Я ли в том зеркале, или какой атрибут
просто возник пузырьком на поверхности сидра?

Сидр – не шампанское, но и не кислые щи...
Выскочив в мир, будто камень из некой пращи,
так и летим, поражая не мир, а мишени.

Ох, как некстати всегда наступает излёт,
кажется, будто пространство смерзается в лёд,
странная радость замедленных передвижений…

Окончил Новочеркасский политехнический институт, магистратуру Отделения славянской филологии Таллиннского университета и докторантуру Отделения семиотики Тартуского университета; магистр перевода, доктор философии по семиотике и культурологии. Работал на производстве (1980-85), лит. консультантом в СП Эстонии (1986-90), в изд-ве «BRI & Ko» (1990-97). Ныне преподает теорию и практику перевода, основы редактирования и др. в Таллиннском университете. Основатель и руководитель Литературно-переводческой школы-студии. Автор трех книг стихов, переводчик эстонской поэзии (в т.ч. детской, всего 15 сборников). Печатался во всех русских журналах Эстонии. Некоторые произведения Балясного переведены на болгарский и эстонский языки. Член Союза писателей Эстонии, Международной Федерации Русских Писателей с центром в Мюнхене, Нью-Йоркского Клуба русских писателей, Санкт-Петербургского Лингвистического Общества.

О русской литературе Эстонии:

Мне всегда казалось естественным, если некая культура оказывается в таком тесном соприкосновении с другой (а в данном случае внутри другой), то удивителен не синтез их, а его отсутствие.

О художественном переводе в СССР и независимой Эстонии:

Я полагаю, что в советское время в переводе, ориентированном на общесоюзную аудиторию, снимались национальные особенности оригинала. У меня до сих пор хранятся «Антологии Советской поэзии», где тексты разных авторов, переведенные с разных языков, представляющие разные культуры были абсолютно неотличимыми. Дело, как представляется, было в переводческой установке – представить факт наличия литературы на данном языке, а поскольку чаще всего все переводы со всех языков по подстрочникам делали одни и те же авторы, они и выходили одинаково безликими, что не могло не льстить «большому брату». /.../ Переориентирование (или изменение установки) переводов должно было произойти и связано с тем, что они делаются для русскоязычных читателей, живущих в стране, читатель может (я бы рискнул сказать – должен!) узнать нечто о другой культуре, менталитете, а не получить еще один «никакой» текст, который мало чем отличается от средних русскоязычных текстов. Представляется, что в ситуации, когда национальные культуры уже сформированы, перевод, который сохраняет «национальность» текста, является предпочтительным, поскольку он дает возможность познания «другости» и этим интересен.