На Одесской, быть может, а может, и на Зерновой оскользнусь я и в снег упаду головой...
На Одесской, быть может, а может, и на Зерновой оскользнусь я и в снег упаду головой, и замрёт мое сердце, что жизнь мне давало с лихвой: неужели живой ещё? Странно ведь, если живой, потому что, пойми, невозможно почти в этом городе жить, оставаться, идти поперёк или вдоль, ослеплённо искать на пути суетливый разбой перекрестков с восьми до пяти. Невозможно, верней, безразлично. Такие дела. Выйдешь из дому — улица белая слишком бела, чтобы вновь зацвести. А когда-то, я помню, цвела. Это — жизнь перед смертью, которая вся — догола. Безразлично, не страшно вот так — в снег башкою, пойми. Это как, наскандалив, одеться и хлопнуть дверьми. Наскандаль, насвистай, наори, нагреми напоследок о том, что мы были людьми.
|