***

«Лама савахфани» — звучит, как название блюда в кавказском ресторане.

— Мне долму.
— Мне кебаб.
— Мне армянский коньяк.
— Мне хачапури.
— Мне чахохбили.
— Мне чашушули.
— Мне шашлык.
— Мне хашламу.
— Мне харчо.
— Мне хаш.
— Мне кутабы. Или... Или? Лама савахфани может?

— Он закончился.
— В смысле, умер?
— Устал.
— Ладно, тогда кебаба два.


***

Мне нравятся еврейки.
Это никак не связано с моей родословной, еврейской крови во мне с Гулькин хуй.
С Гулькину крайнюю плоть, в смысле.
Просто есть у женской половины маленького, но гордого народа что-то особенное в глазах.
И в других частях тоже.
Хотя многим они не нравятся.

Кстати, возможно, дело именно в этом.
Возможно, ненависть и презрение, которые всегда преследовали еврейский народ, пропитали их женщин, внедрились в ДНК, оставив своё клеймо на генетическом уровне.
И при скрещивании «А» большой с «а» малой доминантной хромосомой оказывается та, что отвечает за вековую боль и врожденную скорбь, присущие этой этнической группе.

В таком случае нет ничего удивительного в гонениях, геноцидах, чертах оседлости, шовинизме, предрассудках, стереотипах и самом факте существования форшмака.
И тут всё дело в женщинах.


***

Реальность дана в кредит.
Сначала ты возвращаешь проценты лет, а затем — сам долг
бородатому еврею-процентщику,
или парочке греков-скалолазов,
или кому-то третьему, или даже четвёртому.
Ростовщичество вообще человеческой натуре свойственно. Особенно та его часть с наёбом ближнего.
Потому что дальнего наёбывать неинтересно.
Он не сможет, если что, приехать и закрыть свой долг
чужой кровью из носа,
пролитой в душном офисе
самого большого филиала «Быстроденег» в этом мире,
со скромным процентом — 71,6 годовых (по данным Росстата).


***

Первое моё признание в любви девушке (в смысле, настоящее, глаза в глаза) было неправдой.
Забавно, что её логичный ответ тоже был пиздежом.
Она любила другого. Я — никого.
Я не испытывал этого, но считал, что должен, поэтому решил использовать слова, как гондон,
Барьер между должным и сущим.
Я не скажу, что после этого ценность моих слов была потеряна навсегда.
Но чтобы вернуть её, мне пришлось повторить эти слова девушке
(которую я, и правда, любил)
много раз.
И не получить ответа совсем.
Или получить, но нелогичный.
Или логичный, но не тот.
Сказать, что я пиздабол можно, но не стоит, — мне это обидно.
Потому что пиздабол не ценит слова, а у меня, кроме них и плоскостопия, ничего нет.
В смысле, конечно, есть, но этого мало, чтобы быть порядочным человеком.
А слов — много.
В том числе этих.

Я уже занёс было руку, чтобы выбросить второй текст из подборки ввиду его отчётливо антисемитского характера (по принципу «если ты оказался жертвой, то это просто потому, что ты по природе жертва»), но вдруг понял, что именно в нём отчётливее всего видно, в чём проблема (эстетическая, а не этическая или идейная) у автора. Дело в том, что исходной точкой текста является стереотип: «вековая боль и врождённая скорбь, присущие этой этнической группе». Как любой стереотип, этот прошёл большой жизненный путь: он когда-то возник, имея под собой некие основания, он сложился и вырос, дав среди прочего и вполне выдающиеся явления культуры (вспомним, для простоты, «Еврейское кладбище около Ленинграда»), он банализировался, опустившись в поп-культуру и массовое сознание. И теперь молодому автору кажется, что было бы забавно подобрать его в поп-культуре и сыграть с ним в какой-нибудь весёлый перевёртыш, на манер «я люблю смотреть, как умирают дети». Но дело в том, что все шутки уже пошучены: теперь, сколько ни верти из стороны в сторону принадлежности поп-культуры, поп-культура и получается. Кроме того редкого случая, когда, согласно завету Тынянова, «пародией комедии будет трагедия» (но и это, впрочем, начали пробовать ещё Пригов, Рубинштейн и Михаил Сухотин). И задача не в том, чтобы поменять местами пол и потолок, а в том, чтобы выйти вообще в другую систему координат. А здесь автор и в третьем, и в четвёртом тексте занят именно попытками перевернуть доску. В сущности, и в первом тексте то же самое, хотя в другой технологии, — и тут возникают вопросы к использованию самой технологии (похвально, что автор вспомнил аж 10 названий блюд кавказской кухни, но это или слишком много, или слишком мало), но важнее сам посыл: савахфани как чахохбили, комическое вместо трагического — просто перемена плюса на минус в тех же координатах. А вот попытка выйти в какие-то другие координаты («Умер? Устал?») — не удалась, потому что недодумана.

26.11.2019