|
Города России
Города Украины
Страны мира
|
|
|
|
Новаторская лжепьеса в псевдостихах (трагикомедия)
Сергей Антипин, 2003 г.р.
Предложено на отзыв: 28.04.2021
|
[эпиграф]
Он истину в молчании таил, и ты молчишь, когда читаешь книгу, что истину в молчании таит. _____________________
• Записи из личного дневника лорда Аугенбли́ка Эфемерно́ва на последнее число:
«Жизнь – внезапно: ты пришёл – как? ты уйдёшь – как? и куда денется происходящее, залитое между этими двумя действиями? а мимолётное «до» и нескончаемое «после»? – туда, куда они всё равно не вместятся? Уймись (!) в реке – умылся, сказав: рождение и смерть – равносильны. против них мы – бессильны. Однако Басы как ораторы – сильны. но гитарные дисканты сказали б точней...»
• Дальше идут: посмертный автопортрет-аппликация; попытки записать свой голос на бумагу – не получилось, поэтому ему пришлось описать его такой ремаркой: «как хурма вяжущий узкое пространство в тёплый носок тонкими спицами голосовых связок; бархатный», – какие-то каракули, женские обнажённые фигуры и, наконец, совет живому, то есть прошлому, себе:
«...Весь плач горький (до того, что почти алкогольный) в горло лей. проводи чрез себя, фильтруй. затем выводи золотом как светлым пивом фильтрованным на снегу недостающую букву «у» – "_бейся, как только силы иссякнут, об матрас" – недоправду сказали раз, – а ты, спустя столько лет, до сих пор думаешь, что это чему-то поможет? поэтому каждый божий день на нём, по ошибке, просто – до поры до времени – спишь. будто в горле комом стоишь. Всего лишь...
А вообще, по себе судя: беда была серьёзна – в своём преувеличении»
• следом завещание, эпитафия-эпитафии, росчерк, завершение…
*
Молод был и горд он, когда сердце – в коем ищешь отражение – себе разбил безвозвратно, вонзив кинжал, преисполненный Этим, таинственным, блестящим, однократным; тогда расчётливо отлетевший осколок поранил душу, мирно плавая бумажным корабликом на её поверхности. после чего и смерть (уже и жизни зябко без неё!) стала казаться тёплым пледом в зимнюю стужу, хотя ей справедливо планировалось, – всегда источать холод и истончать всё, что может согреть. а тут такое;
Уж если начали о ней, так она. она наступила в металле.
а бедные люди, что раньше остальных встают утром, дабы воспеть молитву едой, тем страшным утром сыпали в кашу соль, точно подчёркивая этим настроение будня.
а воробьи сыпались вишней на шершавую землю, рисковали: была она шершава как кошачий язык; но почему-то не с вишнёвого дерева, а с ветками вытянутых колыбельных трепещущего (по-матерински) клёна, пусть не он их взрастил, хотя спорно; таким образом фальсифицировали массовое самоубийство, смекнув в чём дело, – дело в (а/э)ффекте. как обычно, не было сочувствующих, хотя один ребёнок, годов трёх, прищурившись, испуганно вскрикнул; но были соучаствующие: щебень, например, им подражал – округлялся; вытягивался; летал: – поднимешь – кинешь – а он упадёт и не разобьётся, – тоже мошенник.
а ветер разнузданно проникал в щель между половым порогом и сексуальной стройной дверью, всеми занысканную, особенно ключом. и лобызал каждому ноги, как бы оправдываясь, показывая свою покорную скромность.
а внутриутробно(?)образованный новорождённый Зажжённый Фитиль в этот момент вдруг, искрясь, слёзно завопил: «почему именно сейчас мне пришлось случиться?!» и, в безысходности и отчаянии, присосался к материнской груди, желая пьяным напиться.
а бесцветная копия неба купалась в луже под прозрачным тентом изо льда, неподвижно тая́ к недостижимому оригиналу одинокой ракушкой на ровном дне зависть, отражая в себе лишь его поверхностную глубину, и медленно та́я под стопой солнца, которое будто бы пыталось скрыть любые улики своего существования. поверхностно. наступив. испепеляя.
а метель упрямо заваливала снегом дорогу тому, что должен был в любом случае явиться – Конец, а этот сам рассчитывал на продолжительность пути, отсроченность, чтобы сделать своё незаметное пришествие более значимым, чем просто миг. и в протяжённости растяжимой секунды, уносящейся за несчётное количество лиг, сокрывал свою очевидность, раздробленную единицей того, что как-то вдруг вылезло из тёмно-слепой пещеры небытия на свет, проснувшись ото сна, создавшего его и определившего в скелет.
а та единственная, что способна с ним поспорить в отстаивании бесконечности – пыль – безмолвно витала в облаках, намереваясь так пролетать бесконечно, ведь, должно статься, из-за её бездумного от всего отрешения всеобщее мгновение свернулось в себя, в вечность, не сумев разрешиться, не найдя завершения.
В общем, то утро, значимое вручённой дали золотой медалью, на которой, вместо однёрки по центру, незримое, но ощутимое «восход», для него наступило, как усиленная тишина после громкого звука – обязательно и тяжело; неожиданно шумно. Он лежал на оттоманке в позе разбойничьего атамана, – эго своё ядром выкатывая на обозрение осаждаемому городу, тяжело и обязательно (пока) шумно-дыша, богатым внутренним миром, таким же, как у раздавленного мандарина с большим количеством косточек, источая фимиамы тысячи вянущих роз...(тут ещё скорбных сто точек)... в пагубный для цветения мороз..
открылось раной окно. от которого хлопья снега на замену дремлющим векам, или двум медным монетам, опускались на его отнюдь не сомкнутые глаза. чёрные, как глубокая яма.
и именно тогда повеса в своём повиновении, искавший в свободное от дел время, — там, где столовые приборы блеском предупреждают жареную курицу, словно проститутку: «дамочка, вас хотят употребить!» (видимо, на кухне), — пять отличий табурета от себя, сидя на четвереньках подобострастной покорности у хозяйского стола, – то был высокопоставленный слуга, — выронив поднос чопорной сдержанности, вскрикнул, испугался, словно в темноте наткнулся на кактус, когда взгляд его господина как игла среди ткани пространства скроил прямую линию между забытым «вчера» и непридуманным «завтра». а на губах помада вечности, в них же по основанию – закольцованный и. пресловутый (чтоб он сдох!) конец, а в груди кинжал, веткой к стволу тела вросший (он тому терновый/лавровый венец).
.Слуга. Отламывает ветку от ствола, недоуменно осматривает. и громко произносит, глядя в сторону оргий (там ветер крепким сквозняком показывает свою эрекцию, насилует до скрипучих стенаний межкомнатную дверь – туда-сюда, – хлоп! вроде кончил. своё занятие, и опять. по-новой, ненасытный…):
– Зачем, зачем вы разбили его?!
.тот. глядя на святой (не свой ли?) образ в углу, где трюмо, отвечает дремотно:
– У всех же одно: смотришь в зеркало, а там мозаика, чем-то неведомым собранная – самообразованное лицо и тело, и в самообразованной голове самообразующиеся мысли мошкарой распространяются. Всего лишь привязанное ощущение формируется в тебя, колеблет воздух самопроизвольным дыханием, морганием, сердцебиением, другим движением, а ты думаешь, что всё сам контролируешь. Дурак. ты можешь лишь только быть нулём монокля, через его линзу наблюдать за происходящим и, возможно, передаваться воздушно-капельным путём... – после разгорячённой опахалом волнения речи, послышался звук, похожий на тление. но печи в той комнате не было.
*
– Что с ним? доктор, скажите, он будет жить? .как ржавое шило в бархатную игольницу – слова, сказанные в ответ инфантильной господской жене: – Он умер. умер от остановки сердца... .страшнее крика нет, чем резкий переход на шёпот: – Как?! мой муж... он же был так молод…
И горд.
а тут как раз кстати вечер к столу подстелился однотонной клеёнкой, траурной, поминальной, – закат съеденной яичницей символично иссяк в желудке горизонта, за ним – кутья из звёзд. похоронное безмолвие. Конец и тут нас поджидал. Естественно, недолго.
|
Отзывы экспертов
Лжепьеса Сергея Антипина на первый взгляд отсылает к прошумевшему в прошлом десятилетии течению нового эпоса, а на второй, ещё более первый, — к тому, что было источником этого нового эпоса — к жанрам романтической баллады и поэмы, к романтизму вообще. В самом имени лорда Аугенблика Эфемерного — и Байрон, и Гёте, и Василий Жуковский. И всё-таки немецкого в этом, наверное, больше всего — не без кокетливой тяжеловесности печаль, меланхолия, философствование. И здесь больше обречённости, трагического смирения, чем борьбы и вызова — перед нами не Каин, не Дон Жуан, а тот чей плач — горький, почти что алкогольный. Это романтизм скорее Гофмана и его же романтический герой, а значит и до модернизма — один шаг. И эту связь романтизма и модернизма Сергей Антипин не интеллектуально обозначает, а чувствует как художник, оттого и пьеса его — подчёркнуто в (нео)модернистком ключе новаторская. Романтизм и тем более наследующий ему модернизм только могут показаться закрытыми, на самом деле они не исчерпаны и не исчерпаемы, и Сергей Антипин смог найти в них то, что позволяет ему делать собственные, уже совершенно сегодняшние, открытия: Дальше идут: посмертный автопортрет-аппликация; попытки записать свой голос на бумагу — не получилось, поэтому ему пришлось описать его такой ремаркой: «как хурма вяжущий узкое пространство в тёплый носок тонкими спицами голосовых связок; бархатный», — какие-то каракули, женские обнажённые фигуры и, наконец, совет живому, то есть прошлому, себе
28.04.2021
|
|
|
|
|
Эксперты
Участники
|
поэт
Новосибирск
|
Родился в 1993 г. под Новосибирском. Изучал филологию в НГУ. Преподаёт литературу и философию в экспериментальной школе. Стихи выходили в сообществе «Полутона» и журнале «Парадигма», критические статьи — в журналах «Воздух», «Парадигма», «Контекст». Живёт в Новосибирске. подробнее
|
|
поэт, прозаик
, Верхняя Пышма
|
Родился в 1990 г. в Свердловске. Окончил Уральский федеральный университет (магистр филологии по направлению «Литература зарубежных стран»). Работает преподавателем английского языка. Публиковался в журналах «Новый Мир», «Урал», «Носорог» и др. Автор книг прозы «Человек конца света» (2015), «Три повести» (2018). Живёт в г. Верхняя Пышма. подробнее
|
|
|
|