конец света
Сергей Кубрин, 1991 г.р., Пенза
Предложено на отзыв: 24.03.2013
|
* * *
первое, что я сделаю, когда останусь жив после конца света, найду чистое место, укроюсь тряпьем и высплюсь.
и только потом я отправлюсь искать тебя,
любимая,
ты будешь где-то там, на третьем этаже, старого разрушенного дома, вся напуганная, грязная, чужая, никому не нужная,
ты будешь держать в руках горшок с цветком, не потому, что любишь цветы, а потому, что в цветке осталась жизнь, и, значит, ты не одна, значит, кто-то еще остался жив, рядом с тобой.
ты ведь не будешь знать, что я уже иду.
а я и впрямь иду.
оказалось, что очень легко преодолевать километры, которые нас разделяли, и не хотели с нами знаться,
когда нет этих всех обязательств, ежечасных звонков, передвижек, ни одно, ни одно расстоянье не способно на что-то влиять.
когда я приближусь к дому, ты будешь уже готова, ты будешь уже согласна на все.
и вот мы пойдем по дороге, на южный сместившийся полюс, навстречу первому солнцу, тогда и узнаем мы,
какие глаза у Бога, какой же у Бога голос, и как прекрасно, что больше не нужно больше идти.
и только тогда ты вспомнишь, что в старом разрушенном доме, на третьем твоем этаже, остался горшок цветочный, один-одинешенек, бедный
с влажной – живой – землей.
и все-таки, как же прекрасно, что ты не любишь цветы.
* * *
ставь точку, говорит, ставь точку, не нужно тебе многоточие, занимайся жизнью, женись, говорит, в одиночку не протянешь, и т.д., и прочее.
сколько можно, говорит, сколько можно, утопать в этом слове чертовом, а слово, говорю, слово-то Божье, ну, и что, говорит, в слове-то?
«что в этом слове такого?»
ничего, говорю, такого, ничего, говорю, страшного, Бога ради, да ради Бога – напечатанного, бумажного
живу.
и дышу, и питаюсь – словом, слово на слово, день за днем, я есть слово, и ты есть слово, и они – слова, и о нем
замолвят тоже.
дай же слово мне, дай же слово, что не будешь в затертом году молодым, красивым, здоровым догорать в словесном аду
ради слова.
говорю ему, ради слова, стану словом, и буду жить в переплетах, в конвертах почтовых, и в библейских законах суровых буду словом воистину жить.
* * *
мне бы вырваться и зарыться с головой, как африканский страус, но кругом – разбитый асфальт: март, весна, переломишь хребет,
я стою на вокзале и жду, когда красный Икарус приблизится к платформе, и кондуктор проверит билет.
я сегодня еду домой, наконец-то есть повод выпить, всемирный день разучившихся летать и лаять, потому в дорогу с собой я беру клубничный Липтон и пакетик семечек, что-то вроде – к чаю.
наш автобус едет на восток, ехать нам – далеко, там – в родном моем городе – Бог разливает всем молоко.
там собачьи стаи в очереди за Роял Канином, потому никого не кусают, хоть и лают до боли сильно.
там грачам и приют и воля, и лететь никуда не нужно, им за радость кружить у школы и барахтаться в розовой луже.
в городе родном моем, хоть и март, но асфальт не треснут, и песок золотой на нем,
честно.
хорошо, что бывают места, хорошо, что путь не вечен.
у клубничного. у куста. с головою. по плечи.
|
Отзывы экспертов
Несколько лет назад Дмитрий Кузьмин, отзываясь на подборку Сергея Кубрина, писал о том, что рифма в его текстах играет роль маркера поэзии («автор пишет в рифму не потому что ему это в данном конкретном стихотворении для чего-то нужно, а потому что, что ему в школе сказали что так положено»), а также о необязательности и даже тривиальности этих текстов. Кажется, с первым Кубрину худо-бедно удалось разобраться, а вот второй пункт, к сожалению, присутствует и в текстах, присланных Сергеем Кубриным недавно. С той лишь разницей, что к двум упомянутым свойствам добавилось третье: затянутость. Это видно уже по первому тексту, где не лишенное иронии объяснение в любви зачем-то приобретает черты притчи о бедной жизни, которая теплится в цветке, который будет держать «вся напуганная, грязная, чужая,/ никому не нужная» героиня. Но потом выясняется, что несчастный цветок появился здесь не потому что героиня любит цветы, «а потому, что в цветке осталась жизнь,/ и, значит, ты не одна,/ значит, кто-то еще остался жив,/рядом с тобой.» Честно говоря, я даже не знаю, на что больше сетовать: на клишированные, абсолютно бесцветные образы, которые грубо и непонятно зачем вводит в свой текст автор – или воспроизведению диковатых гендерных стереотипов, сообщающих нам скорее об авторе, чем о сюжете стихотворения. Плюс оно, как я уже говорил, затянуто: думается, никакой адресат не вынесет такого занудства. Второй текст лишь укрепляет убеждение в том, что основная стратегия Кубрина – это стремление скрыть отсутствие сообщения забалтыванием или апелляцией к «оригинальным» образам, которые также, скорее всего, служат маркерами поэзии. Другими словами, перефразируя Дмитрия Кузьмина, можно сказать, что Кубрин вводит тот или иной образ не потому что он для чего-то нужен, а потому что так у стихотворения больше шансов «получиться». Но это не так. На деле выходит скорее курьезно, чем как-то иначе: «в переплетах/ в конвертах почтовых/ и в библейских законах суровых/ буду словом/ воистину жить». В каком-то смысле этот текст даже более рельефно чем предыдущий фиксирует неравное соотношение бесцветности и пафоса, к финальным строчкам прямо таки режущего слух. Третий текст также подтверждает наблюдения о необязательности и затянутости. Я бы посоветовал Сергею Кубрину обратить внимание на следующие проблемы. Во-первых, сместить акцент с себя (если там так ничего и не обнаруживается) и попробовать прислушаться к другим: то есть, от, скажем, Маяковского перейти к чтению Илья Сельвинского. Во-вторых, поинтересоваться наследием русского конкретизма, особенно Игоря Холина и Генриха Сапгира, которые более полувека назад обратились к описаниям реалий, от которых у лирического героя текстов Кубрина глаза полезли бы на лоб: настолько это действенная – даже сегодня – оптика, не приемлющая никаких культурных фильтров и прекраснодушных авторских масок. В-третьих, я бы порекомендовал внимательно изучить авторов, которые приходят к важным обобщениям, начиная говорить словно бы из «ниоткуда», с чистого листа, из точки, где от культурной памяти нет никакого проку: среди таких авторов Ян Сатуновский, Михаил Айзенберг, Михаил Гронас. Быть может, внимательное чтение этих (и других) авторов сможет избавить Сергея Кубрина от соблазна упрощения и привлечет его внимание к проблематике, не исчерпывающейся дембельским альбомом.
17.05.2013
Стихи интересные. Что особенно важно, в них есть ориентация на жизнь, на живые эмоции реального человека. Ритмическое звучание их музыкально и небанально. Мне кажется, эти стихи были бы хороши в качестве рок-текстов, хотя, может быть, эта ассоциация возникает из-за стихотворения про «Икарус» (песня на ту же тему есть у Чижа).
Пока в стихах Сергея наряду с индивидуальным звучит и нечто общее, причём это общее не поколенческого плана, а, скорее, общекультурного, романтического. Бороться с этим романтизмом не стоит, да с ним и невозможно бороться, он уже давно и плоть и в плоти и в костях европейской культуры, и я не верю, что наступит такое время, когда он будет растворён. Но важно обогащать это мироощущение своим, личным, присваивая его, внедрять его и в свою личность, и в свою эпоху, и наоборот, личность и эпоху внедрять в него. Так сказать, не к дичку прививать розу, а, наоборот, к розе дичок. И видно, что автор понимает, что это важно. В стихах однозначно видна интонация борьбы с инерцией, преодоления себя, и то, что она есть, для молодого поэта ещё более важно, чем если бы всё сразу получалось без всякой инерции.
Наверное, уместно поговорить о круге чтения, полезного поэту, стоящему на таком пути. Вообще я всегда и всем рекомендую в первую очередь даже не поэтическую книгу, а научную монографию – «Поэзию как факт» Владислава Кулакова. Там на примере советских неподцензурных поэтов видно, как личность и эпоха преодолевают общекультурное и становятся телом поэзии. И конечно, рекомендую читать поэтов, которые названы в этой книге, в особенности «Лианозовскую школу» вообще и Яна Сатуновского в частности.
Из современных поэтов, мне кажется, Сергею должна быть интересна поэзия «нового эпоса», в особенности Фёдора Сваровского, потому что из первого стихотворения подборки мне виден интерес к ясной повествовательности. Как пример того, как социальное в поэзии становится одновременно и индивидуальным, и эпохальным, и метафизическим, можно назвать Линор Горалик, Елену Фанайлову, Станислава Львовского.
У Сергея есть и явная склонность к религиозной поэзии, к метафизическому началу, причём не в рамках какой-то религии, а опять же в пределах индивидуального поиска. И в качестве ориентира в такой религиозной-не религиозной поэзии могу назвать Марианну Гейде. Мне кажется, её опыт в этом отношении особенно интересен.
22.04.2013
|
|