*Гемармен (в учении гностиков) — тюрьма заблудшего духа, отождествляемая с материальным миром — бушующим морем Саф.
***
Череп укрыт под кожей,
под вязкой материей розовых мышц,
под венами и мембранами,
но череп не скрыт от взгляда,
способного рушить стены;
под кожей своей я вижу
сверкающий череп рыбы.
***
Звуки, рассеянные в воде,
нельзя игнорировать.
Фрагменты не отделены от смотрящего прозрачной заслонкой,
а значит,
предметы лишаются собственной жизни,
и голос,
имеющий чуждый источник,
идет от вибрации вашей гортани.
Предметы сливаются в вязкую массу,
кричащую одним голосом.
***
Когда я долго смотрю в аквариум,
мне кажется,
что между рыбой и мной
нет ни стекла, ни воды,
что мы находимся в едином влагоподобном пространстве,
и стоит мне вымолвить слово,
как рыба сейчас же его услышит,
но ничего не ответит.
***
В далеких углах вселенной,
сгребая ногтями окурки,
макая глаза в пустоту,
что снами, как звездами, пóлна,
сидят пролетарии жизни
и дышат издышенным воздухом,
латая царапины в легких
порывами плещущей злости;
они, как и я, в той воде
проносятся рыбами взглядов,
они, как и я, созидают
чужие миры из осколков.
Они, как и каждый, мечтают.
***
Ты — часть моих лёгких,
протез, сделанный из завязи сухожилий,
и ставший отдельным предметом,
но ветер влюблённости
сомкнул половины вместе,
и мышцы срослись с костями,
скрепя окончанья нервов.
Когда облака улеглись
и пламя несбыточных ожиданий
распалось на тьму и пепел,
мы были уже одним целым.
***
Миры затекают в пространства сквозь черные дыры —
фрагменты всеобщего космоса,
лишенные места и цели,
ставшие стержнем для роста нездешних вселенных,
настолько заманчивых,
что их невозможно отринуть движением,
скорее они превращаются в поршни бездушного тела,
и чёрная кровь
наполняет нагретые лёгкие.
***
В паноптикуме
взгляд устремлен к звездам,
и каждая звезда — это взгляд,
и страстный мечтатель,
глядящий сквозь синь на звёзды,
глядит в бесконечный колодец
стальными зрачками звезд.
В паноптикуме нет смотрящего —
лишь мёртвые лучи глаз,
стремящихся высмотреть подлинность
в глубинах пустого пространства.
***
Мой взгляд расползается змеями,
внедряясь в зрачки тех, кто смотрит
на мир как на ясное целое,
он рушит границы предметов,
ввергая глаза в массу пепла,
и сгустки материи стонут,
ворочаясь в зареве тел,
где люди и вещи едины,
где в массе осколков лиловым и красным
мерцают разрывы артерий.
Я болен священной болезнью.
***
Мы провалились друг в друга,
стали химерой о двух сердцах,
драконом о двух аортах,
мы тянем время, пытаясь вырвать
тела друг друга из наших взглядов,
мы речь возводим от "Я", но то
фигура речи лишь, устав инерции,
и чем мы дальше
в одно сливаемся,
тем чаще чувствуем
свою разорванность.
***
Мечтатели пьют из мечтателей
прогнившую кровь, отравляя
пространство, что воздух сжимает,
страшась потерять шаровидность;
я воздухом жарким дышу,
пропитанным пламенем тленья,
я рыба, что к звездам плывет
в чаду возгоревшейся нефти,
во тьме преломлённого солнца.
***
Длительность — это усталость
капли воды,
стремящейся вытеснить мировой океан;
это — поверхностное натяжение
на стенках души,
обретших плотность и неприступность,
упругая тяжесть жира
в тепле архейского океана;
но дух — это не плоть.
Дух — это не плоть.
Мы столь глубоко увязли в материалистическом микрокосме,
что позабыли
спорадичность усталости.
Ведь смерти может и не быть,
а те ресурсы,
за власть над которыми мы тратим без устали жизнь,
могли бы быть вымыслом,
каким последовательные социал-дарвинисты
считают душу
и прочие обнадеживающие иллюзии.
***
В одном неприметном дворе-колодце
я видел кладбище черепах.
Небесные черепахи сползались сюда умирать.
Скелеты крошились и распадались на сизые хлопья пепла,
а панцири оставались,
и их пустые скорлупки
напоминали каркасы машин,
придуманных до появления человека.
Но вскоре и они становились камнями.
***
[Двое стоят у межевого столба. Вокруг — пустынный пейзаж, голые скалы и резкий ветер]
Человек в маске шакала:
«Ты смерти боишься?»
Человек с посохом:
«Мне смерть безразлична.
Я падать боюсь
в бесконечность Зенона,
я думать боюсь,
что мой шаг развернется
от края до края
бесконечного времени.
Как разом ступить
за границу момента?
Как вытянуть тело
отсюда туда,
чтобы здесь оставаясь,
оказаться там разом?
Я никак не решусь…»
Человек в маске шакала:
«Ты смерти боишься».
Человек с посохом:
«Я о смерти мечтаю,
но мне лень умирать!
Это так бесполезно —
раздеваться до сути,
что ни делай, всё в пыль
и золу обернётся,
и очищенный ветер
будет скалы лизать
бесконечность вперёд,
без надежды и цели.»
Человек в маске шакала:
«Ты смерти боишься!»
Человек с посохом:
«Я падать боюсь
в бесконечность шагов,
посвящённых земле,
что назад отступает;
я мчаться стрелой
не желаю к врагу,
но лишь воздух пронзать,
приближаясь к мишени.
Как достичь то, что так
далеко и так близко?
Я боюсь приближаться
К границе.»
[Человек в маске шакала глубоко вздыхает и толкает человека с посохом]
Человек с посохом, в полёте:
«Ёбт…»
Ещё одно определение
Гемармен — это вязкая среда, напоминающая прозрачную органическую жидкость. Рекламные плакаты прорастают в ней скользкими щупальцами, внедряются в отяжелевшие веки и заставляют видеть несбыточное. Грань между плоскостью и объемом улетучивается: плоскости стендов становятся объемными, объем водного пространства — плоским. Легкие наполняются мутной жидкостью, которую трудно вдохнуть, но еще труднее — выдохнуть. Свет растекается мокрыми пятнами. Люди растождествляются с собственными проявлениями: лица становятся масками, жесты — сценическим антуражем. Идущая фигура являет собой множество собственных изображений, заманчивых и уродливых, внедряющихся в сферу сознания так же, как и рекламные плакаты. В мире насилия всему и до всего есть дело: каждый стремится подмять под себя другого, каждый стремится быть властителем или подвластным. Тела пребывают в единой среде Архимеда, выталкивая и пожирая друг друга. Факт существования делает тело неуместным, а значит, ему приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы взойти на вершину мироустройства. Однако на каждую рыбу найдется акула больших размеров. В мире насилия тела неразрывно связаны, и это делает подлинное общение невозможным. Парадоксальным образом любовь существует только тогда, когда объекты отношения свободны. Любовь — это такой вид связи, который не сковывает предметы, не образует иерархии, не заставляет одного подчиняться, а другого — подчинять, не требует верности, а потому единственная способна на верность, не жаждет понимания, а потому единственная может понять. Гемармен — это мир без любви.
|
