|
Видимость не скрывает сущности, она ее раскрывает; она есть эта сущность.
Ж.-П. Сартр, Бытие и ничто
Склеп – кессон рассвета, лычка на баранью шапку, командирскую – саблю наголо, и – лавой, в узкий свищ, щит ущелья, только плиты перегораживают вход – дарохранительницами подкованных копыт – прямо по ним, по студеному творогу рассветного, голубоватого камня. Лакейская белая перчатка – под поднос, как под гонг – влажная, мышца миокарда, груша рассвета – шунтируют – так камни – теодолиты – заложены поперек – мегалиты – размах перчатки – дистанцию мерят – свету не пройти.
Кавалер орденов – он же водовоз – голубоватый водопад с крыши нёба. Рассвет – молочная лупа, выгрызающий сетчатку кобель – сквозняк, сыворотка – с подоконника.
Лопатка языка в гуще прели – с бока на бок, с торца на торец шкафчик красного дерева, выгнутый, сужающийся кверху.
Сбруя застегнута, подтянуты кожаные ремешки, металлические удила плотно легли в продолговатом кузове лошадиных челюстей, выскребая ямку между зубов.
*
Мешковатый глаз – кулоном на серебряной цепочке – на ниточке длинной выдающейся морщинки, сдюженной кожи у виска, серебристой. Он смотрит вниз – веко, бровь, кожа виска скрутились ухом слона, в спираль, а зрачок наставлен пристально на распахнутую пасть, в которой мелкое кружево широких, приземистых, и узких, высоких кривых зубов – белоснежное, накиданное повсюду под нёбом, прерывается длинными островами пещеристой черноты, в которой едва угадываются заупокойные шлаки – стручки, плитки, чешуйки, иголки, мячики. И падуги в этом распахнутом влажном доке омертвлены, настороженно замкнуты в своей плавности.
Рогатиной, заостренной вехой рука проходит болото рта, трясины, пухлые лебяжьи тела – за щеками – пронизанные венозной кровью веранды лица, застекленные, полукруглые террасы – рука оставляет то тут, то там плотные валики ваты – у одиноких зубов, в самом центре пасти.
Распяленный, растянутый рот под пристальным наблюдением одного глаза, второй прикрыт. Воск кожи медленно стекает с костяных закрылков висков, с нижней губы, падает в черничную мглу. Алмазный свет – множество точек – в самое жерло, однако тьма непроницаема.
На некоторых зубах бугры, словно кепи, рука огибает их, проходит острым орудием, ковыряет. Задевает чувствительную эмаль. Голова, и так откинутая назад, подпрыгивает еще выше, глаз взлетает вверх в мешке, щека немеет от боли.
Рука непреклонно двигается вперед. Одинокий глаз мерно дышит, подрагивает. В нем неразборчивое изумление, плюхается медленная мысль; как острый клич Гамлета, инструмент вызывает нечто из подвала замка, стоящего над шумным проливом. Из бурелома покореженной челюсти, из промежутков – из рва – тянутся, скидывая водоросли, омертвелые руки – высовываются по плечи. Одинокий глаз над распяленным ртом в сумерках пустынен – ни тени духа, – натянутый лук в ухе не улавливает ничего. Из распахнутой пасти тянет изморосью и холодом, лиловеют губы, нечто пытается вырваться – крепостные стены челюстей по бокам – кладка – далее башни клыков со страшными острыми шатрами, в центре неразбериха, одинокие, разбросанные заграждения – но миновать их в напряженных, скомканных мышцах рта – не удалось, не вышло.
Острый инструмент распахивает пасть – впервые от века. Будто швы мехового бурдюка, вывороченные мышцы челюсти, не привычные к такой работе – толстые, воловьи выступы повсюду, горные жилы, окаменевшие. Никелевый блеск, однако, не для освобождения забродившего на глубине, в нескольких лагах от поверхности – на клепаной горловине – нет дела до заплывшего тьмой угольного разреза. Всхрапывая, стальной луч в руке ищет путь сомкнуть зубы – передние поставить в строй, извлечь, стянуть камни в крепостные ворота – где между стен разъезженная кое-как дорога, на которой понабросаны камни, куски кладки – впереди и позади – поставить подъемный мост, опускающуюся решетку и за всем этим метровые створки с привороченными стальными полосами.
Из намертво сведенных корон-челюстей, обращенных друг к другу узорными пиками, срывающимися со стальных кружев, никогда не вырвется слово – как оно булькало в провалах и пропастях, выползало из нераскрытого чрева, из стиснутой полости, находя путь в случайно разбросанных по середине пасти каменьях, пролезая, выпархивало, припадая на крыло, так теперь будет биться в бессветной тьме – никогда не приоткроется дверца.
*
В деснах, пищащих нарывами посреди рта, в их каше и в вырастающем из них поле клыков – дюжий детина (уродство) привольно расположился в этой пасти – не было ли Провидения, не было ли замысла, пролагающего особый путь, соразмерный тому плотному вихрению тумана, что сопровождал глухую, как деревенская ночь, мысль до пасти и одинокого глаза, акробатически повисшего в суровой мешковине.
|
