***
Если я чего-то не забуду, то я точно не забуду, что деду моему подарили в знаменательную дату окончания войны: альбом на мелованной бумаге с фотографиями сожженных в Хатыни. Я долго листал страницы, на которых старческий прах смешался с прахом младенца, где то и дело на половицах разглядишь обугленную челюсть голодную и после смерти. Каждый год на этот курган выходит должностное лицо и говорит, что это не должно повториться, он говорит:
слава героям-освободителям, проклятье тиранам-завоевателям, слава сгоревшим в танках под Сталинградом и на Курской дуге. Слава обрубкам афганской войны и чеченских кампаний. Слава ударникам труда, учителям, народу, каждому честному гражданину, слава расстрелу в Жанаозене, вечная слава любой поебени!
***
Повзрослели гопники из моего двора, были худощавые и злые, стали добрые, с усами, кто в коляске ребенка катает, кто машину чинит днями напролет.
Перестали пиво пить в подъездах, перестали деньги отнимать у случайных прохожих, слушать музыку, выставляя колонки в окно, ну и прочьи совершать поступки-штампы.
Лозами мускулов обрастешь, живот нежный пух сменит на жесткую поросль, эти детские ладошки станут
с красными костяшками в мозолях, повзрослеешь и ты, мой пролетарий, будем друг друга любить.
***
Я в худшем положении, чем американские негры, чем Христа воплощение – верба. Почему? Потому что я одинока, как будто река Ориноко. Тысячекратно я была линчевана, в поле травки растут никчемные, я уничтоженный человек. Человек, уничтоженный людьми, зверями, зданьями, судьми, у меня есть возможность выбирать — убить себя или убить других, подвижных, теплых и живых. Я выбираю — отомстить своим ненавистникам, только так обретается истина: если бы я ушла как неизвестный самоубийца, как пионерская игра зарница, это было бы для вас слишком легко. И потому, что общество настолько суверенно, оно не способно судить себя само, его судят в частном порядке, отдельно от человеческой грядки: иногда оно бывает наказано, иногда только шокировано, изучено, прощено, реабилитировано. Мой вердикт таков: я, Эдуард Лукоянова, жертва вашего зверства, приговариваю вас к смертной казни посредством массовых репрессий.
***
То, что Ролан Барт когда-то назвал «нинизмом».
Артюр Адамов
1. Справа – бойня, слева – степь. Степь непросто описать, про бойню говорить не стоит. Про бойню стоит говорить: цех и запах, запах цеха, насильственной смерти. А слева – степь до горизонта, неизвестные растенья, все такое, благодать. Но запах забитых животных делает все устраненным. Стоишь и думаешь: умру и сделаюсь землей, стану некий минерал. Стоишь и думаешь, а заодно наблюдаешь степь, запах бойни чувствуешь.
2. Справа – бойня, слева – степь. Степь непросто описать, про бойню говорить не стоит. Про бойню стоит говорить: цех и запах, запах цеха, насильственной смерти. А слева – степь до горизонта, неизвестные растенья, все такое, благодать. Но запах забитых животных делает все устраненным. Стоишь и думаешь: подохну и сделаюсь землей, стану неким минералом. Стоишь и думаешь, а заодно наблюдаешь степь, запах бойни чувствуешь.
|