***
Если я чего-то не забуду, то я точно не забуду,
что деду моему подарили в знаменательную дату
окончания войны: альбом на мелованной бумаге
с фотографиями сожженных в Хатыни.
Я долго листал страницы, на которых старческий прах
смешался с прахом младенца, где то и дело
на половицах разглядишь обугленную
челюсть голодную и после смерти.
Каждый год на этот курган выходит
должностное лицо и говорит, что это
не должно повториться, он говорит:
слава героям-освободителям,
проклятье тиранам-завоевателям,
слава сгоревшим в танках под Сталинградом
и на Курской дуге. Слава обрубкам афганской войны
и чеченских кампаний. Слава ударникам труда,
учителям, народу, каждому честному гражданину,
слава расстрелу в Жанаозене,
вечная слава любой поебени!
***
Повзрослели гопники из моего двора,
были худощавые и злые, стали добрые, с усами,
кто в коляске ребенка катает, кто
машину чинит днями напролет.
Перестали пиво пить в подъездах, перестали
деньги отнимать у случайных прохожих,
слушать музыку, выставляя колонки в окно,
ну и прочьи совершать поступки-штампы.
Лозами мускулов обрастешь, живот
нежный пух сменит на жесткую поросль,
эти детские ладошки станут
с красными костяшками в мозолях,
повзрослеешь и ты, мой пролетарий,
будем друг друга любить.
***
Я в худшем положении, чем американские негры,
чем Христа воплощение – верба.
Почему? Потому что я одинока,
как будто река Ориноко.
Тысячекратно я была линчевана,
в поле травки растут никчемные,
я уничтоженный человек. Человек, уничтоженный людьми,
зверями, зданьями, судьми,
у меня есть возможность выбирать — убить себя или убить других,
подвижных, теплых и живых.
Я выбираю — отомстить своим ненавистникам,
только так обретается истина:
если бы я ушла как неизвестный самоубийца,
как пионерская игра зарница,
это было бы для вас слишком легко.
И потому, что общество настолько суверенно, оно не способно судить себя само,
его судят в частном порядке,
отдельно от человеческой грядки:
иногда оно бывает наказано, иногда только шокировано,
изучено, прощено, реабилитировано.
Мой вердикт таков: я, Эдуард Лукоянова, жертва вашего зверства,
приговариваю вас к смертной казни посредством массовых репрессий.
***
То, что Ролан Барт когда-то назвал «нинизмом».
Артюр Адамов
1.
Справа – бойня, слева – степь.
Степь непросто описать,
про бойню говорить не стоит.
Про бойню стоит говорить:
цех и запах, запах цеха,
насильственной смерти.
А слева – степь до горизонта,
неизвестные растенья,
все такое, благодать.
Но запах забитых животных
делает все устраненным.
Стоишь и думаешь: умру
и сделаюсь землей,
стану некий минерал.
Стоишь и думаешь, а заодно
наблюдаешь степь,
запах бойни чувствуешь.
2.
Справа – бойня, слева – степь.
Степь непросто описать,
про бойню говорить не стоит.
Про бойню стоит говорить:
цех и запах, запах цеха,
насильственной смерти.
А слева – степь до горизонта,
неизвестные растенья,
все такое, благодать.
Но запах забитых животных
делает все устраненным.
Стоишь и думаешь: подохну
и сделаюсь землей,
стану неким минералом.
Стоишь и думаешь, а заодно
наблюдаешь степь,
запах бойни чувствуешь.
|
