* * *

Писк звонка проникает в рукав, пахнущий травами,
Травмами
И трамваями.

Спросишь, как пересечь утреннюю лужайку,
Где у каждой травинки
На носу
Капля.

Спросишь, почему шторы
Повторяют движения лёгких,
И почему
Внутри у них
Тёмные листья.

И сделает ли нас сильнее
Выбитая неизвестно откуда,
Но выпитая вода?

Я не знаю. И поэтому не иду никуда.


* * *

у меня нет сокровищ, кроме раковин ушных,
но кому нужны вы, раковины ушные, лишь комарам.
слышу, как переминается с капли на каплю водопроводный кран,
ждёт утра, чтобы пойти в храм.

рассвет прошёл алыми лапками по головам –
вот
откуда
головная
боль.

уродливые ракушки вскрыл,
трещины заполонил,
позавтракал из ложечки обувной.

…

завтра
проснусь пораньше, сделаю рожки на голове,
чтобы рассвет
не наступил.


* * *

тончайший свет накрыл яичной плёнкой
моё лицо. На жилах бельевых
дрожит хлопча́тый силуэт ребёнка
и ручкой машет, и приветствует живых.

и вместо завтрака, на кухне, на столе,
лишь свет. Сквозь поры тюля дышит
не то соседний дом, не то далёкий лес,
не то тюлений след – на небе, выше

всего живого. Только свет и тень
в пустой постели молча лбами слились
так нежно, что уйти, не застелив.
и не стерев некрепких этих линий.


* * *

В твоём подъезде мне всегда темно.
Следами пальцев запечатано окно,
Где отраженье головы, как в целлофане.
Во льду сухом и в коммунальной ванне.

У старого, сварливого звонка
Есть голос мальчугана и собаки.

Смотреть в стекло, как в школьный микроскоп,
Но видеть пальцы, губы, нос и лоб
На этой плёнке
С воробьиной запятой
Темнеет мир,
Становится пустой.


* * *

              ходила смерть, трогала мое сердце рукою

                              Александр Анашевич

между булочной и табачной палаткой
что-то прилипло к подошве,
как рубашка прилипает к лопатке,
что-то похожее на детскую тень,
но с кровью. В лужу упала одна перчатка,
пальцы схватили воздух –
у воздуха мёртвая хватка,
словно надеваешь на руку
половую тряпку.

и вот идёшь дальше – и вроде уже не в белой болоньевой куртке,
а в белой болоньевой тени.
словно воздух, принявший человечью форму.
словно животное, убежавшее с небесной фермы.


* * *

Бесснежно. Лишь налёт на языке
напоминает о зиме. Лишь зеркало
напоминает обо мне.
О том, что из моей одежды нитки
во все стороны торчат,
как детские штрихи,
как грустные улыбки.
О чём они молчат?

За окнами, над школой и психушкой,
садится в шлюпку мумия с горбом.
О, облако, побудь моей игрушкой.
Согрей бинтом.

Но только ртуть в стручке стеклянном
всё знает о тепле моём.


* * *

подъезд выдыхает пар на Звёздный бульвар,
подъезд выдыхает па́ры на Звёздный бульвар.
бульвар варит бульон.


воздух становится пеплом, когда ты нем.
воздух становится теплее, когда ты в нём.


* * *

Киргиз разбивает лёд,
И смёётся чумазый асфальт.
Воздух себя отдаёт,
Но не сдаётся.

Ты идёшь – снег под ногами тает.
Мимо проходит троллейбус, людей с остановки стирает.
Вынь из карманов руки, пусть они расцветают –
Блестят пытливыми ноготками.

Выдохнешь нимб – весна расправится с ним.

Проснись. Стань мартом у самого рта.