Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Города Украины
Страны мира

Студия

Участники

Марк Кирдань напечатать
Листья, листья
Проза и эссеистика

01.12.2008
Рекомендовал к публикации Дмитрий Кузьмин
        Нельзя сказать наверняка, кто из нас был прав в тот дымный, далекий вечер. Я считал, что все пустяк и обойдется, но Тема дышал тяжело и глаза его так круглились, плечи так дрожали, что, казалось, мир уходит из-под ног и начинается карусель. Санька, Шурик, смеялся, забыв обо всем, глядел в окно, а в окне горели закатные садики наши, ярко и до невозможности – железно сверкали листы крыш, гаражей, и липы вокруг краснокаменной церквушки ходили ходуном от упорных, вечерних ветрений; Шурик смеялся, был безупречно беззаботен, хотя именно он, в первую очередь, обязан был успокаивать Тему, у которого он же час назад безраздельно конфисковал прекрасный пистолет с зияющим дулом и рукояткой из слоновьей кости, цвета, между прочим, лазури, лазоревого цвета.

        У Шурика сейчас обширное пальто, желтые джинсы и взгляд слишком киношный. Он сильно близорукий, но очков не носит, потому часто щурится, но это у него получается с особой, как бы сказать, интонацией, перед ним пролетает круглый листок, поворачиваясь и качаясь, и Шурик щурит глаза, листок кувыркается по бугристому земле-асфальту, и Шурик щурит глаза, глядя ему вслед, и вот уже пальто – не пальто – а цветистое, с ремешками и полосами, кимоно. Он работает в Яртелекоме, я не знаю, связистом, что ли, может быть, главным бухгалтером, ему одинаково не подходят все профессии, он не должен работать, ему подходит лежать на берегу реки красивым моржом, и чтобы вокруг разгорались листья, листья.

        Отец Шурика водил красный, обшарпанный автобус с номером два. За день эта развалюха объезжала город десять раз и вечером возвращалась к нам за двор, где пышным цветом цвела крапива и до горизонта тянулись дворы, беседки, домики, садики (уже было сказано), и мы там гуляли. Шурик, зная какую-то хитрость, без труда открывал нам призрачный и свободный от людей транспорт своего отца и вводил нас в шикарный мир, где можно было сидеть бесплатно на любом сиденье, глядеть в каждое окно и перестреливаться через спинки. Только пистолет он у Темы все-таки отнял. Это был какой-то договор. «Один мой друг хочет посмотреть, что за слоновья кость такая, – говорил Шурик. – Или ты нам не доверяешь? Он вернет». Что за друг? Может быть, Рома Росомаха, они, кажется, были знакомы, или Руся, Руслан, но зачем ему кость? Тем не менее пистолет куда-то пропал, и Темина обида наполнялась все новыми фазами и проваливалась в страшную безвозвратность.

        Я познакомился с Темой на речке. Я искал новых существ для моего домашнего паноптикума, поднимал прибрежные коряжки в поисках слизней и паучков, с великим тщанием осматривал темные от сырости камни, надеясь встретить хотя бы одну гидру, про которых в учебнике было сказано, что подобных за раз можно мешок набрать, при умении. Тема сидел на мостках, свесив босые ноги, и прутиком водил по воде. «Вчера я видел здесь каракормовую рыбу», – сказал он громко и рассчитывая на эффект. «Какую-какую?» – разумеется, ответил я. «Каракормовую. Ты разве не слышал? У нее человеческое лицо и колеса вместо плавников. Не веришь?» Я вполне верил, но не понимал, почему такую уродину до сих пор называют рыбой, тем более какой-то «каракормовой». «И что же, ты ее ловишь? Прутиком?» – «Нет, как ее поймать? Когда она еще появится в наших местах? Просто сижу, наблюдаю». Наблюдать было за чем – и опять эти листья. Река то иссякала, то бежала через камни с яростью и азартом. Прямо перед нами дугой, аркой выгибалась ива и тоже что-то искала под водой, тонкие листья отправлялись в плаванье копнами, и там, где у порожка собиралась пена, листья погружались все глубже и, едва касаясь песочного дна, всплывали вновь. Потом я столкнул Тему с мостков, и как-то завязалась наша дружба, не помню.

        – Зато я помню, – говорит Борис Либыч, поджарый мужичок с опухшим лицом и тугим воротничком, без которого из дому выйти не может – жена Либыча всерьез считает, что если не затянешь кадык воротником, то либо засмеют, либо недооценят.
        Мы сидим в «Куско», перед нами непочатые бутыли и две тарелки с эскалопами, Боря беспокойно шаркает ногами и поглядывает на часы. Лампы мигают, искусственный папоротник щекочет мне щеку. Мы встретились спустя двадцать лет, здесь, когда я, решив что-то вспомнить, принялся заигрывать с официанткой, называя ее «кипяченой барбариской», когда он забежал на обед, разумеется, не ожидая встреч. Наблюдая движения его промасленных рук, я пришел к уверенности, что он до сих пор возится в своем гараже и явно не научился играть на изящных инструментах.
        – Как твои изящные инструменты? – спрашиваю я.
        Борька смущенно хохочет и машет вилкой, на зубья которой уже натянут добротный мясной шматок.

        В автобусе завязалась драка. Нас никто не видел, мои друзья распалялись все больше. Маленький Тема вцепился в Шуру со спины, беспомощно обхватив его, со всхлипываньями и действительным рычаньем, пытался сжать его ребра, явно до треска и выпученных глаз, однако ничего не выходило, Шура смеялся, попинывал и щипал его, тот пытался хотя бы укусить ненавистного за плечо, но и то не вышло; и когда я побежал разнимать их – что-то случилось, что-то неясное промелькнуло в уме, чему не дать названия. Во мне не было ни злости, ни рвения, но я, кажется, принял все за игру и вместо того, чтобы успокоить Тему и еще раз попросить у Шуры разъяснений насчет пистолета, сам ударил обиженного в висок, причем у меня-то рука всегда была тяжела – чего скрывать, я работал на самой настоящей стройке в свои неполные девять лет. Таскал тележки с кирпичами, копал рвы и бегал с поручениями к бригадиру. Ясное дело, рука у меня была крепче Теминых висков, и голова его зазвенела, о да, он остановился и взглянул на меня мутно, сел на место кондуктора, достал из кармана платок и долго смотрел на него с глубоким непониманием, пытаясь, наверное, не замечать нас с Шуриком и не думать о нас.

        У Борьки был огромный велосипед, изукрашенный марками и наклейками, с зеленой, поместительной рамой и не менее поместительным багажником. На руль этого чуда крепились звонки, гудочки, фонарь, два зеркала, повернутые на дорогу и на лицо водителя, и фотография Борькиной собаки по имени Махаон. Нам казалось смешным, что такой грозный и безусловный юноша, воспитанный в спартанских условиях наших подворотен, крепит фотографию собаки себе на руль, но мы были терпимы к нему, а Борька стоял выше всех наших сует. Каждый день он пускался в долгие переезды по лесистым долинам и склонам, обнимающим наш городок; он приезжал к реке по единственной тропке, через кладбище и вдоль нескольких карьеров, кроваво блещущих при солнечном свете беспредельным нутром своим, песком и глиной. Мне казалось, все эти вещи отражались в его глазах и эхом слышались в его голосе. Да, мне чудились и вскрики птиц, и беззвучный стон камня, хлюпанье сырых кладбищенских растений. Возможно, я был большой фантазер, но ведь это не плохо. В тот день Борька отряхивал куртку над водной гладью, ища в прохладном ворсе пух и репей. И эти мечтательные кусочки смешивались с синим движением, и мне чудились в них древние старцы; река улыбалась, и репей растворялся – древние старцы впивались в воду с благостью и любовью. Тему обуревала дикая робость, он отбрасывал свой прутик, поднимался, принимая независимый вид, и, кажется, вовсе не собирался рассказывать Борьке об удивительной каракормовой рыбе.

        Я помню одну девочку, она жила на Октябрьской, совсем недалеко. Аглая была симпатична и, что самое главное, обладала вселенским, проникновенным спокойствием, что особенно преображало не только ее, но и любого, кто находился рядом, и даже пейзаж. Я думаю, Тема бы обязательно влюбился в нее. Вот почему она так несчастна, ведь прошло столько лет, и она даже не слышала о человеке, что должен был восхвалить ее красоту достойным образом и составить ее судьбу. Я даже видел дорожки, по которым бы они прогуливались, и знал все деревья, возле которых бы они останавливались, чтоб любоваться друг другом и задумываться о разном. Был случай, я нашел какую-то запруду, куда ответвлялась наша река. Здесь роились бесчисленные водоросли и плыла духота от замшелых и старых деревьев, я сел на поваленное бревно и зажмурился, чтобы нафантазировать себе всего, – мне нравилось преображать мир – из воды выглядывала загадочная рыба с человеческим лицом, с густых ветвей соскальзывали двуглавые птицы и цветоподобные жуки, вода отсвечивала лиловым, и в ее легкой ряби кружились тени неземных существ. Все же, открывая глаза, я убеждался, что и без всех этих представлений мир не так уж плох, к тому же достаточно фантастичен, чтобы насытить мое воображение. Остов старой водяной мельницы торчал у меня перед глазами, и я заметил его в последнюю очередь, а ведь сколько тайн скрывал в себе этот безусловный камень, сколько песен таилось в его трещинках и пробоях! И вот, в этой тишине я обнаружил Тему, и был много удивлен его появлением. Тема не смотрел в мою сторону, он стоял в воде, по щиколотку, возле той самой мельницы, и взгляд его задержался в отражениях, что копошились у прозрачного дна. Его аккуратные, тонкие брюки были хорошо закатаны, а рубашку он повязал вкруг головы. «Эй, послушай, – сказал я, и Тема в спокойном, радостном удивлении взглянул на меня. – Прости, если что. Я часто тебе насаливал». «Глупости, – ответил Тема, – я никогда на вас не обижался». «Что, а вот с пистолетом история – как же?». «Ничего, это глупости», – отмахнулся Тема. «Что ты там нашел в воде? Свою рыбу?». «Знаешь, я сожалею, – ответил он. – Если бы все получилось. Она бы сидела вот здесь, – он показал на мельницу, – а я бы стоял рядом». Сеточка зеленых отражений дрожала на этом камне. «Она бы, наверно, была прекрасна, как никогда», «Да», – согласился я. «Очень жаль. Хотя я целуюсь плохо». Я знал, что речь идет об Аглае, и согласился с ним, что и вправду весьма прискорбное обстоятельство.

        История с пистолетом повернулась трагически. Шурик и вправду отдал его Русе-Руслану из соседнего двора, но боялся признать, что тот не собирается возвращать чужое, что скорее он съест Теме ухо, чем возвратит. Тема пытался несколько раз, но уже вяло и без эмоций, отделался насмешками.
        Однажды он выгуливал своего кота Самсона. Сидел с ним возле веранды, весь в сирени, шиповнике, очень довольный прохладным вечером, футбольными криками, доносившимися от площадки напротив, воробьями, дразнящими перепуганного Самсона, запахом горящей помойки, что тоже была неподалеку (мы с ним действительно были способны радоваться вообще всему, так что и в горящей помойке видели, слышали определенные прелести), качающимся тополям и скрипящей скамейкой, на которой пять стариков сидели в царственном молчании. Гроздья цветков пересекались с колючими прутьями, редкая рыжая ягода и блестящие иглы – качались без шума и теней, и был славный вечер.
        Руся-Руслан с друзьями заломили Тему и прижали к траве, а кота откинули ловким пинком и тот, страшно воя, летел через двор, пока не скрылся в одной из подвальных выбоинок. Самсон нашелся, но Тема с тех пор стал очень серьезен, он больше не рассказывал мне о чудесных созданьях, незаметно живущих в лоне Земли, и чаще говорил о клеточном размножении или свойствах речной хламиды.

        Руся, узнав о моем приезде, сам нашел меня. Он отдал мне честь и ждал, пока я соберусь и приду в себя; разглядывая его замысловатую форму, я вспоминал речных хламид и думал о заброшенных мельницах. Выдержав первые минуты приветствий, он, опомнившись, обрушился в мои объятья совсем другим человеком.
        – Мне тошно, – говорил Руслан, – я не узнаю этот город. Здесь все так же, и даже деревья качаются одинаково. Но я ничего не узнаю. Я вчера шел по нашей аллее и ногами в земле ковырял, у меня, знаешь, мутилось в глазах. Там такая трава, такая трава – я как будто во всем разубедился, увидев эту траву. У меня руки постарели.
        Я не понимал его слов. Старший лейтенант Руслан Вампилов плакался еле знакомому человеку, с которым его связало пять-шесть воспоминаний детства, и я не понимал этого.

        Мы часто забавлялись, совершая «прыжки в смерть». Человек задерживал дыхание, и кто-то другой прижимал его к стене и что есть силы давил на грудь – человек на короткое время терял сознание и считал, что быстрые и невнятные сны, привидевшиеся ему, и есть то, куда, умирая, попадают люди. Эту методу без боязни опробовали все. Я летел над золотой геометрической плоскостью на механической птице, и при этом руки и ноги мои, по очереди отцепляясь, падали в бездну, тая и вереща по-звериному. Если наши предположения были верны, то я почту за честь раствориться полностью в том ненасытном золоте, хотя сомневаюсь, что механическая птица дождется меня, не заржавев. Шурик увидел себя клещом, пытающимся пролезть внутрь плеча обнаженной дамы. Тема не видел снов, и мы не на шутку забеспокоились. «Это значит, – сказал Шурик, – что после смерти ты попадешь в пустоту, такое бывает». «Не может быть!» – восклицал Тема. И мы проверяли еще много раз. Я настораживался, честно говоря. Когда Тема падал без дыхания, мне казалось, что за спиной кто-то стоит. Над нами висела ночь. Голая осенняя земля отражала наши голоса. Из окон всех ближайших домов глядела пустота, в которой следовало оказаться Теме. И вот, под бездонным небом мы умерщвляли маленького человека, и я представлял, как маленькая душа заглядывает в беспредельное, давится, дивится, ползет обратно, и все это небо, ревущее сверху, совсем ни при чем.

        Шурик взял меня на экскурсию в памятный автобус номер два. Он и сейчас, переваливаясь с боку на бок, исследует город и обладает кое-какой мощью. Мы болтались посередине, еле держась за поручни и переглядываясь. Люди, столпившиеся здесь, зевая, терли окна или читали газеты, я прижимался лопатками к женщине, пахнущей фиалками, Шурик в своем пальто вжимался сам в себя, стараясь никого не касаться. Мы шутили и радовались нашему времени и разрабатывали план грядущей ночной попойки, но к нам из гремящей, подпрыгивающей на колдобинах толпы протиснулся Тема, приветствуя нас. Мы не ожидали встретить его теперь. Видеть его – в выглаженных брюках, в толстом, мокром от снега и града, свитере, на котором по плечам рассыпался липкий желтый клен, – было нам столь же удивительно, как мне встретить Руслана старшим лейтенантом какого-то там полка. Тема улыбался, трепал наши макушки и дергал нас за носы – рядом с ним мы увидели Аглаю – она держалась за мужа обеими руками и оглядывала нас спокойно и добродушно.
        – Где ты был? – орал встревоженный Шурик сквозь тарахтенья советского двигателя.
        – В пустоте, – орал ему в ответ Тема, – в самой настоящей, прекрасной, удивительной пустоте!
        Мы хотели схватить их и потащить куда-нибудь к реке, чтобы как следует во всем разобраться, но они затерялись среди людей, и через некоторое время мы с Шуриком не могли хорошенько вспомнить подробностей той встречи.

        Я слышал, Боря иногда катал Аглаю на своем багажнике, и они прокатывали до многих соседних деревень и даже, я слышал от Бори, нашли какое-то озеро, которого нет ни на каких картах и о котором ни одна живая душа не знает. «Туда очень сложно добраться, – рассказывал он. – Тропки там совершенно исчезают. Начинается бурьян, мох, папоротник и болотная жижа. Мы оставляли велосипед под корнем дуба. Там дуб поваленный был. И корни – как пещера».
        Они держались за руки, и уже тогда, я знаю, Тема ее ревновал. Уже тогда случилось все, что могло случиться, но я знаю, он мог ревновать вполне, несмотря ни на какие свои злоключенья. Боря нес ее на плечах над ямами, скатами и вязкой грязью. Со склонов, где кончался лес, открывался просторный вид на безымянное озеро, холодный, величественный свет разрезал из облачных груд колодцы и отражал на лиловой глади редких, печальных птиц. Боря и Аглая, взявшись за руки, скатывались со склонов так, что земля вспыхивала клочьями над их телами; ползком они, счастливые, добрались до берега. Они молча и радостно лежали на мелких камнях, одной рукой она касалась Бориных волос, другую опускала в прибывающую пену. Тема не стерпел и вынырнул из воды. Аглая никогда не видела его раньше; он ей порой снился, но она не могла вспомнить его лица и к тому же вряд ли бы догадалась сопоставить... Тема вынырнул из воды, и его никто не заметил, Боря медленно засыпал, думая о своей любви и велосипеде, Аглая смотрела в Тему насквозь, принимая его как ветер или что-то совсем обычное, в ее спокойных глазах читалась уверенность в том, что все идет, как надо, и беспокоиться ни к чему. Тема плакал, ложился с ними рядом и пытался внятно рассказать о той жизни, которая существовала в нем. «Ты, Аглая, – говорил он, – просила меня купить абрикосов, а их не было во всем городе, я искал, а их не было, и я очень стыдился. Тогда я все потратил на рыбу для кота, чтоб уж считать свое время потерянным, принес целый мешок, и ты веселилась, а кот орал от тоски. Ты назвала его рыбьим кладбищем, мы разговаривали о пиратах, об Индонезии, о Тургеневе».Аглая слушала и будто не слушала, смотрела сквозь и улыбалась, как какой-то приятной дреме.
       
        Совершенно сбиваюсь с толку, когда пытаюсь решить, в чем чья вина и что мы должны были делать. Мы лазили по деревьям, наблюдали за копошением жизни внизу. Под нами грудились разноцветные горбатые гаражи с громкими железными крышами, они за день накалялись так, что рядом горели волосы. Все самые интересные деревья находятся в подобных труднодоступных местах, среди совсем неживописного ландшафта. Гаражи продолжались вдаль, а через забор – сад одной знакомой, где собиралась целая гурьба любопытных девочек, и мы за ними следили во все глаза, я и Шурик; Теме это было безразлично, он забрался на самый высокий, но достаточно толстый сук и преприятно щебетал оттуда тонким и гладким голоском. – Знаете что? – сказал он со своей высоты, – я не верю в вашу пустоту. Я чувствую, что в мире что-то есть и оно во все стороны идет, как воздух.
        – Я думаю, – сказал он после некоторого молчания, – мы ведь даже не знаем, что за зверь стоит за этим деревом.
        – Что за зверь? – спросил я.
        – Дерево и зверь, я знаю наверняка. У каждого предмета есть свой зверь. А у этого зверя – еще. Я думаю, выныривая из жизни, мы раскрываем предметы и ищем новых зверей.
        – Почему ты так думаешь?
        Он пожал плечами. Я решил, что он еще не успел хорошенько все это обдумать и привести в порядок свои мысли, он просто не мог выразить ему соображенное. Нет ничего страшного в неумении выразить невыразимое, но Тема старался изо всех сил.
        Он скатился со своей ветки так неожиданно, что мы, увидев его окровавленным на листах железа, внизу, всполошились не сразу, почему-то решив, что это шутка. Сам же я все еще оглядывал тех девочек – они прыскали друг в друга водой, набирая ее в рот, играли в перегонки, чертили на земле какие-то палочки и много смеялись. И когда они смеялись, в моем затылке началось некое онемение, я постепенно приходил в сознание и даже не чувствовал рук, я приходил в понимание и чувствовал дикую пустоту на той ветке, где недавно лежал Артем. Я отпустил руки и мог упасть вслед. Но не упал.

        Я видел Тему много позже. Он сидел в абрикосовом саду Ирки Савельевой за хорошим круглым столом и тщился написать стихотворение. Я подошел к нему тихо и потрогал его горячий, наморщенный лоб.
        – Если не получается, не пиши, – сказал я ему.
        Он отмахнулся, не глядя на меня.
        – Ты ведь так и не познакомился с ней. И вряд ли еще...
        – Я знаю, – ответил он раздраженно. – Я знаю, что ты не знаешь. Вот. Я напишу для нее стихотворение.
        Я как мог расслабленно посмеялся и сел напротив и не мешал ему больше, только разглядывал чистые, чистые кудри его, бедный, нахмуренный лоб, и листья, кружащиеся над ним, самые настоящие, такие настоящие, что дух захватывает. Над городком алели печальные птицы. Мы все выросли. Тема, наверное, тоже.

Все персоналии

Марк Кирдань прозаик, поэт
Прозаик, поэт. Родился в 1988 г. в Якутске. С самых малых лет до окончания школы жил в Переславле-Залесском, затем переехал в Москву. Работал консультантом в книжных магазинах сети "ПирОГИ". Студент Литературного института (семинар прозы Сергея Есина). Шорт-лист премии "ЛитератуРРентген" (Екатеринбург, 2009).
...

Тексты на сайте

Десять стихотворений
Поэзия

Семь стихотворений
Поэзия

Проза и эссеистика

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service