* * *
Островки и ущелья
Леса на ржавых канатах
Дети плывут на плотах
Им эхо: Это не так!
Это не так! – кто-то заплачет
и прыгнет в горящую пену,
Давайте будем пираты
Мы будем акулы!
И эхо в зеленых теченьях,
родится цветком, полетит ветерком,
где нет никого, либо сжатые губы деревьев,
ответит им: далеко!
так далеко и печально
их слушать бесплотных
воздушных детей, разметающих волны
где нет никого и спокойно и в тине
ничто недвижимо ручейники режут
мостки, либо лодка, пропахшая мертвым хитином,
в далеких железных равнинах ревут
зыбкие старые крики: мы будем пираты!
и рябь странных слов повторяется в листьях и в водах,
деревья учатся говорить,
тарзанка качается.
Малая Вишера
В Вишере царский железнодорожный вокзал
Стоит на колючей траве, на сухих островах,
Вишера будто гниет, и плывет обезьяна
Выцветших глин и кишок, лестницы пьют иван-чай.
Слитки красных людей, не живые, не мертвые,
Покупают мыло, петровские сигареты, черный песок,
Карлики и великаны в ожидании скорого поезда.
Колонны, герба, расписание, сломанный циферблат,
Карлики и великаны растят детей, жуют лепестки роз.
Вишера провалилась под землю, остался один сарай,
Крышу грызет обезьяна, смахнула хвостом,
Веером доски текли, грызли их старики, запивали колодезным светом,
Потом распадались на части, холмы и прилески,
Потом приходили солдаты с бурыми спинами –
Рыжие змеи, слепни и совы, создания Бога,
Поезд светился вдали, вдали и остался.
Лишь облака, облака.
Ерошата
он под крышей сидел с винчестером
и пугал рыбаков деревенщину
он болел хрупким сердцем и выл на собак
прогонял рыбаков со двора.
поднималась венера жила мошкара
на чужом языке говорили в гробах.
этот дом на краю обветшалой реки
с видом в красную крепость холмы
с видом весь увядающий ласковый дол
женщина и гроза и таинственный дом
облака здесь багровые старики.
катилась венера в железной миске
звезды таяли в белых ее глазах
раки клешнями ее давили
дети ее рисовали в цветном песке.
он стрелял или кашлял он мазал
горошинки сыпались в соседские сени.
черти в рыжих рубахах стучали в двери
смерть водовоз лесоруб месяц май
Всех не перестреляешь, смеялись комары
Всех не перестреляешь,
женщина целовала
его, уставшего, осевшего на чемодан,
вытиравшего пот;
женщина целовала и пропадала,
он видел ее последние слова, но не слышал их.
* * *
Так муж стоит над женой и не верит,
что все мы зачем-то есть,
и, вспоминая прошлые сны,
пытается их вернуть,
рассмеяться и целовать прозрачные губы.
Белые черви снуют в тонком мире,
паруса над землей золотые,
горы все больше и больше, их созерцай.
* * *
Стрелами лествицы с неба
Ночного струятся,
Там ангелы –
Спелого, ясного снега –
Престолы.
И падает время, мы
лежали в мокрой траве.
Матерь качала нас.
Ночь шипела, предметы
не хотели нас отпускать.
Красногорск
«Не пиши» – каменное лицо в стекле,
то ли капли над черными рельсами,
чьи-то взмахи в мареве жерл электрических.
«Капли, массажи, напитки, мысли» –
говорят нам тонкие продавцы, –
«Щетки, последние щетки, щетки» –
мы наполнены, мы легки.
Город лежит, оглушенный,
гладит себе живот,
рынки у красной платформы
или седой бетон.
Или колени старушек,
на ступеньках в пустом переходе,
бледные лужи.
Или за рыжими стенами, в сухих подоконниках,
в газовых трубах, в трещинах детского сада
дитя раскладывает пасьянс
или смотрит в бинокль на стройку,
неинтересный баскетбольный мяч
проносится над горизонтом,
толпы людей отдыхают, качаясь
в сиреневой колыбели, маленькие бандиты
жуют колосистую травку.
Со спутника город похож на дымную жабу,
на ядовитый мох. Такое продолговатое,
многостворчатое, ржавое, горькое чудище –
дыни домов, железные струи автомобилей
или серебристо-мертвенный стадион,
устланный тенями спортсменов.
Далее окурки школ, плесень парков, миги птиц,
полосы, в которых шагал дитя,
смотрел в пылинки, обугленные пустыри,
или шагал в поле, садился на мягкий холм,
плакало дитя, мотало старость на палец.
Или в немецком районе –
за мусором, горящими мотыльками,
желтые дома, трухлявые лестницы,
любители футбола, дурачки, зеваки и работяги,
спуск к изумрудному парку,
талая атмосфера,
строительные крючки, склады,
визжащие автостоянки.
Видеопрокат – дитя, затаив дыхание,
хочет смотреть ужастик.
Сукровица реки еще сверкает,
как в бледном детстве,
как в настоящей жизни.
Скелеты бедственных тополей,
водонапорная готика,
тьмы подножий холодных высоток,
жуки-лавочки, крошки хлеба,
стальная трясина кварталов.
Лунный зной, голоса электрички, твердый храм.
А вокруг сиреневый свет и гладкие бездны,
Гололед, голый дым, смерть и срам.
Переславль
как копили мелочевку
на облака на облака
на желтый свет прозрачные прогулки
на красный морэ –
задумчивы моменты морэ.
как стояли у свечи
все наши детские пейзажи
суровые мерцали нас бросали
яичница шипела как луна.
я в тихой музыке стоял
балкон висел и каменел
вьюны хорошие цветки
и отраженья ледяной реки.
загадочны парки, загадочны лужи,
загадочны лица, в них теплые птицы,
загадочны круглые блюдца и прочие вещи.
бродить по тонким городам,
в прозрачных листьях рисовать –
движенья глаз, движенья темноты,
и веселеть и горевать.
о, или как она пела.
или как проносился туман
в ларьке у визжащей дороги.
как стучал железный хворост по земле
как скучали мы с гитарой на холме
в пьяных мельницах фарфоровых телах
холм не двигался и лес шумел себе.
просто сесть на ступеньку
живым школьником портвейным старичком
лихим пророком сонным мотыльком
подумать о сумеречном поцелуе
чиркнуть спичкой
искорка скатится и потухнет.
что случилось с этим миром заводным
и где тени наши други и враги
мы теперь свободны как мертвец
в отраженьях ледяной реки
кто-то ходит по суровым берегам
я ему кусочек тени передам.
|
