***
во льду знакомые старые лица —
старые лица во льду, знакомые;
в снегу, напротив, лица незнакомые,
чужие лица глядятся в дырочку,
проковырянную в снегу. ладонь,
обхватившая лампу, стала тёплой,
стала холодной ладонь, коснувшаяся
мёрзлой земли; лампа прикладывает
своё тепло к контуру мёртвой земли.
свет остался, не стало гирлянды, а
стала гирлянда — ушёл свет; огоньки
катят огни, огни катят огоньки. новая
книжка гронаса лежит на столе, новая
книжка лукоянова — на полке, свет
втоптан шагом — в снег, снег смерзается
в огонь, рука накрыла глаза, оставила —
новую лукоянова книжку и новую — гронаса,
новую книжку гронаса и новую — лукоянова.
первое стихотворение, написанное после революции
я не устану. меня интересуют одни и те же вещи: продолжают
лже–нанизываться — субстанциональные постройки
принимать в себя. вязкий прохладный дом. это
стихотворение пусть будет построено по образу
и подобию стихов о неизвестном солдате, где белый
шум надгробий затрудняет перемещение новостей.
я в курсе, я в курсе. я в курсе. стихотворение
задумывалось как графическое — как я всегда и делаю,
примерно по этой границе должна была проходить
накаляканная карандашом в пэйнте арабская
надпись — четырнадцатый стих суры аль-исра
(ночной перенос), но сложноразличимая из-за
дрожащих рук, и это всё перечёркивает строфу.
(огненный, бакунинский — разостлал. не остаётся ни пня
ни пепла. чтобы погубить селение, достаточно было
уместить его в контекст — по выписанному адресу
выслана будет специальная (осознанная) воля
паттерна, скрипт, обучающий его развороту) — ни тьма
ни созвездие семени не остановят. это стихотворение
носит соревновательный характер. мой друг
написал стихотворение о военачальнике и отправился
в лагерь (примкнул к). кто похож на белый сон?
кто неосвоен в самом себе — дорог в ком нет?
жалкие железы на рычагах, пост-луны. пост ненужных
живут — где — и пишут: россия оружия наших голосов.
женщины найдут меня, ожидающего несколько тысяч
лет, меня, кусок, не властный ни над чем. также однажды,
как католическое сердце вытащило этические воды.
вино. сети. после революции было написано много
стихотворений. хорошо что я придумал написать первое.
мы, бледно-голубые корабли, пока не успели считать
ткань, колеблющуюся зловонным дыханием процессуального
права; есть книги, которыми я не могу пользоваться.
есть книги, которые вызывают у меня ужас,
неприятие. лёгкая чахотка от них проходит,
склоняет крыло своего милосердия. не позволяю
своей руке листать страниц. не открывай книгу
которую аллах открывать запретил. здесь двойной запрет.
наш парадокс мы довели — он ненавистен
господу, как проникновение выстрела в утренние новости.
***
я живу в городе мечты. город мечты влетает
качающейся лодкой в меня — поднимается
в новую лигу. дверной звонок и всякое такое,
раскатанные слишком тонко — лучи (и всякое такое),
вот как избавлен я. я обновляю аватарку
каждый месяц: в соответствии с общей характеристикой
местности в это время года: сейчас ангел танца
убирается в страницу — назад, на его место
возвращаются грозящие иерархии листвы.
я живу в городе — последние сорок сороков
круглосуточных магазинов «цветы» встают
из подземных вод — городских (как спирт
в рукавице — как факт рукавицы; прорубленное гнездо
юзерпика радостными уколами света раздражает
присутствующих) — дабы выстроиться
в пирамиду.
я выхожу на полигон
без особенной цели — и вслед мне доносятся
крики, сигнализирующие о нарушении
— о порче воздуха местных атмосфер.
мечта как лопнувший капилляр: слишком заметна.
я давно не пользовался этим разрывом.
— вот он, спрыгни с моего отпечатка!
я стою на колесе, и город отходит,
оттекает — в область другого сказителя.
фильм, предназначенный для просмотра с ноутбука,
отвёрнутого к стене
капля снега от кровли оторвалась — значит, год
будет плодородным, напитанным кровью, значит,
земля задрожит и новых сыновей извергнет, значит,
земля задрожит и дочерей новых — придержит, пока
ёлки площадные на митинг не соберутся, на сход,
сход мрачный, сквозь чью прозрачную кожу — огоньки
мерцают, пока ёлки площадные рта в складках
пластикового дерева не обнаружат, дабы оным
произнести слово, пахнущее — несмотря ни на что —
деревом, деревом живым; значит, будет война —
может, так себе война — трупам мёрзлым дедушек
не ровня, а может, вовсе война — только талому снегу
равна, ну а может, война — будто совсем не война,
будто просто салют чертит на небе своих искр имена?
кадр с телефона, отвернувшись, тычу в лицо тебе —
там усталый сторож шиеса, преисполнившийся в борьбе,
взгляда не отводит от снега, который дыбится,
сворачивается в улитку мирового пролетариата, высится
сугробом-надгробием звёздной саги, символом углубления
в землю, символом традиционного прорастания цветов
из отмершей кожи; огнь жидкий — вот что есть мой
телефон, объект-посредник, из которого звук извлекает
дримворксовский рыбак на краю спартанского обрыва,
чтобы дверь открыть, короля убить, отжать из воздуха
магию; семья накрыла на стол, король гол, ждёт
своего убийства — крючок жадно рыскает в обезвоженном
пространстве, где смерть добрая игрушка, а жизнь
ещё более добрая игрушка, а не-жизнь — и того более.
ты отворачиваешь взгляд, упираешься в стену, отблески
бластерных выстрелов в транслируемом фильме
жидкими пятнами по стене ползут — и это говорит
больше, чем любая тень на простыне, призрак сквозь
очки — призыв любить и повиноваться; свет, слизываемый
со стены, во рту распадается на радугу, радуга —
на неизвестные человеку спектры, всё колется,
стремится найти выражение: ведь яркое нравится всегда
больше, чем сложное, а простота жеста казнящего
с простотой руки просящего не сойдётся: свет лёг
между ними, звёздные войны идут против нас,
искусственное дерево выигрывает праймериз, снег
объявляет импичмент дождю; всё воскресает, не родившись,
this is the weeping song, this is the festive song.
вино полицейских
в общем-то всё. холодные звёзды
всё равно горячее, чем мы полагаем.
ручной, палочный фонарь несёт демонстрация
не ради ли прогулки праздной? другого стихотворения
нет. есть только это. оттуда и производится древность
насилия, избегаемого — в брачном сне.
союз труда. солнца. сатанинского промежутка;
ёмкость школы между детских (багряных) рук,
производящих жест идентичный удушению
с единственной поправкой — на отсутствие
осязаемой шеи. она подразумевается.
гуляй, зыбкие вина рта лодки
одной — или нескольких. сухо, и пахнет
посторонним городом в эпоху его технической
но неустойчивой по-прежнему воспроизводимости:
вот так-то. холодные войны всё равно.
филосо́ф идёт по воде и не тонет, нападающего
неба — белого, скомпрометированного —
не снег, но ощущение снега.
|
