|
первое стихотворение, написанное после революции
я не устану. меня интересуют одни и те же вещи: продолжают
лже–нанизываться — субстанциональные постройки
принимать в себя. вязкий прохладный дом. это
стихотворение пусть будет построено по образу
и подобию стихов о неизвестном солдате, где белый
шум надгробий затрудняет перемещение новостей.
я в курсе, я в курсе. я в курсе. стихотворение
задумывалось как графическое — как я всегда и делаю,
примерно по этой границе должна была проходить
накаляканная карандашом в пэйнте арабская
надпись — четырнадцатый стих суры аль-исра
(ночной перенос), но сложноразличимая из-за
дрожащих рук, и это всё перечёркивает строфу.
(огненный, бакунинский — разостлал. не остаётся ни пня
ни пепла. чтобы погубить селение, достаточно было
уместить его в контекст — по выписанному адресу
выслана будет специальная (осознанная) воля
паттерна, скрипт, обучающий его развороту) — ни тьма
ни созвездие семени не остановят. это стихотворение
носит соревновательный характер. мой друг
написал стихотворение о военачальнике и отправился
в лагерь (примкнул к). кто похож на белый сон?
кто неосвоен в самом себе — дорог в ком нет?
жалкие железы на рычагах, пост-луны. пост ненужных
живут — где — и пишут: россия оружия наших голосов.
женщины найдут меня, ожидающего несколько тысяч
лет, меня, кусок, не властный ни над чем. также однажды,
как католическое сердце вытащило этические воды.
вино. сети. после революции было написано много
стихотворений. хорошо что я придумал написать первое.
мы, бледно-голубые корабли, пока не успели считать
ткань, колеблющуюся зловонным дыханием процессуального
права; есть книги, которыми я не могу пользоваться.
есть книги, которые вызывают у меня ужас,
неприятие. лёгкая чахотка от них проходит,
склоняет крыло своего милосердия. не позволяю
своей руке листать страниц. не открывай книгу
которую аллах открывать запретил. здесь двойной запрет.
наш парадокс мы довели — он ненавистен
господу, как проникновение выстрела в утренние новости.
|
