* * *
отползал от меня в нору:
мне нужна нора, у тебя — гора, на горе — гнездо, а мне очень на прямо до зализывать мои ра-
майоран на блюдечке остывал, а тебе пора.
И вот так вот сидишь под открытым небом — такой — один — То есть я это здесь сижу — как будто совсем одна.
* * *
Это корова взяла языком слизнула, это не я приходила ей дверь открывала, у меня в это время бывали тигры, мы им меняли платки и повязки, пришивали лапы и глазки, пересчитывали полоски (чётных тигров выбрасывали) у нас была большая тигриная чистка, мы потом повернулись на левый бок и щекотали друг другу затылки усами. так что сам зови, куда твои растерялись имена рыб — маленькие и неуклюжие.
А я даже цветок а-стра-ль-мерию полдня мучалась — выговаривала.
* * *
Люди вот ходят-бродят, запоминают названия, преодолевают дороги, на пути разговаривают. Ничего не помню, я маленькая наковальня. На мне танцует зажигательный танец джигу ведьма в железных джинсах. А бывший муж и бывшая падчерица хлопают-радуются: нечего у зеркала спрашивать, сама, говорят, виновата — поливала чем наши яблочки? А я себе стой. А я слушай.
* * *
У меня дурная голова, ногам — по, Дурная голова, рассерженная голова. Говорили, есть такой человек, у него крестики-нолики шрамами высечены на лице, мы говорили об этом шёпотом на школьном дворе: чтобы он не пришёл и не — теперь на моей голове такие же ре, рельсы — они не влезают, проложенные по мозгу и языку, спотыкают меня на каждом шагу, оборачиваюсь — делают ближнему дырочку в правом боку.
* * *
В сентябре всё такое падает, стелется по земле, Ты меня тоже — потрогай и положи в стороне. — Не лежи на земле. Не вставай. — Не лежи на земле, Делай вид, что ты такой серый зай, кожицу не меняй, Ползай по мне, за пазуху заползай. Пока на тебя не выскочет-выпрыгнет Игрушечная Марлен Дитрих — Клочки. Закоулочки. Вот и поговорили.
* * *
Это какая-то раненая карусель: За одной одна лошади отворачиваются от меня, припадая на переднюю правую, правда ли одна половина кентавра стареет и умирает быстрее другой?
* * *
Из меня язь выплывает на середину Днепра, Раздувает жабры, растопыривает бока, Двумя-тремя взмахами плавника он взмывает и птится во облаках. Allerdings — окромя прочего — Охраняет меня от порченного: Больного горла, Недоброго ангела в игольном ушке.
* * *
А они так ласковы и контрабасисты, Тёмные девы хвойного леса. Их руки огненны, плечи лампочки, рукава фонарики. И когда, взволновавшись всё это приходит в движенье… — Господи, твоя воля, Полная иллюминация.
* * *
Если хочешь, надень красные сапоги-красные сумки, Расположись на биваках, Обними коня своего и скажи ему: Милый, Все эти мужчины, они же как дети, ей-ей. А мне надо, чтобы как боги, Как контрабасисты и революционеры, Как флаги. Но главное — боги.
Смотри и не перепутывай: Пифагоровые — штаны, Бонапартовые — треуголки.
* * *
Человек бьёт бутылки — не считает убытки, Преодолев сложный участок, не оборачивается, не предлагает помощь спуститься. Переход тупиком заканчивается, И он думает здесь родиться, Только ничего не случается, лишь Родничок продолжает биться.
* * *
Он прошёл — облака провиснули, Гамаками легли под спину. Мне с таким было бы не стыдно Ни на последний звонок, Ни на (да ладно, что там) последний выстрел.
Ты за мной по асфальту следуй, стальная крыса, трещина-тыщерица, Человек-водомерка.
|