* * *
отползал от меня в нору:
мне нужна нора,
у тебя — гора, на горе — гнездо,
а мне очень на
прямо до
зализывать мои ра-
майоран на блюдечке остывал,
а тебе пора.
И вот так вот сидишь под открытым небом — такой — один —
То есть я это здесь сижу — как будто совсем одна.
* * *
Это корова взяла языком слизнула,
это не я приходила ей дверь открывала,
у меня в это время бывали тигры,
мы им меняли платки и повязки,
пришивали лапы и глазки,
пересчитывали полоски
(чётных тигров выбрасывали)
у нас была большая тигриная чистка,
мы потом повернулись на левый бок
и щекотали друг другу затылки усами.
так что сам зови, куда твои растерялись
имена рыб — маленькие и неуклюжие.
А я даже цветок а-стра-ль-мерию полдня мучалась — выговаривала.
* * *
Люди вот ходят-бродят, запоминают названия,
преодолевают дороги, на пути разговаривают.
Ничего не помню, я маленькая наковальня.
На мне танцует зажигательный танец джигу
ведьма в железных джинсах.
А бывший муж и бывшая падчерица
хлопают-радуются: нечего у зеркала спрашивать,
сама, говорят, виновата — поливала чем наши яблочки?
А я себе стой.
А я слушай.
* * *
У меня дурная голова, ногам — по,
Дурная голова, рассерженная голова.
Говорили, есть такой человек,
у него крестики-нолики шрамами высечены на лице,
мы говорили об этом шёпотом на школьном дворе:
чтобы он не пришёл и не —
теперь на моей голове такие же ре,
рельсы — они не влезают, проложенные по мозгу и языку,
спотыкают меня на каждом шагу,
оборачиваюсь — делают ближнему дырочку в правом боку.
* * *
В сентябре всё такое падает, стелется по земле,
Ты меня тоже — потрогай и положи в стороне.
— Не лежи на земле.
Не вставай.
— Не лежи на земле,
Делай вид, что ты такой серый зай, кожицу не меняй,
Ползай по мне, за пазуху заползай.
Пока на тебя не выскочет-выпрыгнет
Игрушечная Марлен Дитрих —
Клочки. Закоулочки.
Вот и поговорили.
* * *
Это какая-то раненая карусель:
За одной одна
лошади отворачиваются от меня,
припадая на переднюю правую,
правда ли
одна половина кентавра стареет и умирает быстрее другой?
* * *
Из меня язь выплывает на середину Днепра,
Раздувает жабры, растопыривает бока,
Двумя-тремя взмахами плавника
он взмывает и птится во облаках.
Allerdings — окромя прочего —
Охраняет меня от порченного:
Больного горла,
Недоброго ангела в игольном ушке.
* * *
А они так ласковы и контрабасисты,
Тёмные девы хвойного леса.
Их руки огненны, плечи лампочки, рукава фонарики.
И когда, взволновавшись всё это приходит в движенье…
— Господи, твоя воля,
Полная иллюминация.
* * *
Если хочешь, надень красные сапоги-красные сумки,
Расположись на биваках,
Обними коня своего и скажи ему:
Милый,
Все эти мужчины,
они же как дети, ей-ей.
А мне надо, чтобы как боги,
Как контрабасисты и революционеры,
Как флаги.
Но главное — боги.
Смотри и не перепутывай:
Пифагоровые — штаны,
Бонапартовые — треуголки.
* * *
Человек бьёт бутылки — не считает убытки,
Преодолев сложный участок, не оборачивается,
не предлагает помощь спуститься.
Переход тупиком заканчивается,
И он думает здесь родиться,
Только ничего не случается, лишь
Родничок продолжает биться.
* * *
Он прошёл — облака провиснули,
Гамаками легли под спину.
Мне с таким было бы не стыдно
Ни на последний звонок,
Ни на (да ладно, что там) последний выстрел.
Ты за мной по асфальту следуй, стальная крыса,
трещина-тыщерица,
Человек-водомерка.
|
