* * *
Господи, каких же людей
ты создаёшь несуразных,
в неудобных туфлях, надувных сапогах,
голова-на-вате.
Пожалуйста, как в первый раз,
делай меня внимательно.
Как из-под купола цирка летят гимнасты, —
единственно верно.
* * *
Мы постепенно становимся
городскими монетами
в искусственном водоёме.
Нас для другого счастья вынули из кармана —
слышишь, с какими словами нас отпускают на волю.
* * *
Какие смешные головы у всех говорящих,
Ноги у прямоходящих,
Глаза — у вперёдсмотрящих.
У всех для любви такие чужие предметы,
Как новые руки, пришитые
К старым солдатам.
* * *
Слишком мало рук и ног —
Слишком много головы,
Человек без рук — без ног
Прыгнул выше головы,
Я осталась как пенёк в обезглавленном лесу,
В обездоленной траве,
Меня миленький не любит
. . .
В этом месте оркестр делает паузу,
Бабочка садится на палочку дирижёра
(всё происходит на открытом воздухе, это понятно),
Любовь впитывается в кожу как запах,
Становится неизбежной.
Ты можешь совсем ничего больше не делать.
Тебе просто некуда больше деться.
Я поцеловала твой рот, ________.
(далее вставить любое подходящее по смыслу имя)
* * *
Человек, мыслящий в категориях света,
Понимающий, что ему будет за это,
Сколько стоит такая радость —
Мы ещё не расшились, но уже истрепались.
Мы ещё не опали, как те знамена,
Но уже смотрим, откуда подует ветер,
(кто следующий будет за нас в ответе),
Чья голова будет бежать по блюду
И голосить — я такого уже насмотрелась,
Выключи это кино, поставь другое,
Про то, как болело горло, а тело пело.
* * *
Изобрази, как ты идёшь вперёд,
как будто наступаешь на весы.
Изобрази, как ты стоишь и ждёшь,
как будто нарисованная дверь.
Вот люди прислоняются к тебе,
а ты — воображаемый проём,
похожее на женщину пятно.
Мне тесно в этой комнатной игре —
настольной, наладонной и нательной.
Какие-то бесформенные тени
стучат в меня и маются во мне.
* * *
Кирпичный рот,
кирпичный рот закрой
и стой, как этот маленький солдат
до полу — мёртвый,
в пыли, как мелом обведённый на асфальте,
в пыли, как в чёрно-белом (белом) конфетти.
Как будто праздник,
а тебе — не надо,
а у тебя — кирпичный рот, больная речь.
И кто-то ласковый идёт тебя сберечь
от снегопада.
* * *
Как мелюзга распускает сопли,
валенками пытаясь попасть в галоши,
я, не умеющая произнести — градусник, антресоли,
приношу победное слово любви — перочинный ножик.
Там наверху неустанно живут соседи,
там подо мной что-то все время бьётся,
на моем уровне,
на уровне моих глаз — колени.
Женщина то ли плачет, то ли смеётся.
* * *
Ты в это лето ничего не бойся,
Тебя отметят крестиком в журнале,
(тебя отметят — ничего не бойся),
Разоблачай друг друга от души.
Вот жизнь пошла, меня не задевая.
Скажи — я спал на острие трамвая,
меня доска пришибла гробовая —
вот неочищенная кожица земная,
я здесь у вас немного постою.
Выходит хор — сама и виновата.
Хор улыбается, меня не задевая,
и дышит сквозь картонную трубу,
и шип его меня не задевает,
на теплоходе музыка играет,
и время заикается, икает,
а я опять стою на берегу.
* * *
Каждая тварь осталась в своей печали.
Нет ничего невыносимого,
Если мы говорим о пожаре.
Если мы водолазы в воздушном шаре,
Неуместные родинки за ушами.
Каждый охотник желает — зверь выходит наружу,
Нет ничего неразрушимого,
Если такое бывает.
Чертовые развалины становятся и остаются,
Мы — тоже
пепел нас укрывает.
* * *
Посмотришь поближе — а это всё дом пустой,
посмотришь поближе — и это всё дом пустой…
А ты не смотри поближе, вообрази
себя с морским камушком за спиной,
с голыми пятками — на песке-в песке-под водой.
Больно уж мал твой шаг, тих твой зов,
земные воды лижут твое лицо.
Смерть
собирает ракушки,
смотрит на горизонт.
* * *
Но женщина-вагоновожатый уже закрывает двери,
честно предупреждает: я — женщина-вагоновожатый,
спящая королева,
сделаю твой кратчайший путь до любви
шёлковым, почти незаметным.
Помнишь, ты ещё в школе рассматривал
мои рычаги и лампочки, мои коленки?
Кто там целовался на остановке?
Кто собирался бить морды?
Всех (нас) заберёт (однажды)
женщина-вагоновожатый.
Доставит до дома
Доставит до дома.
Женщина, работающая в метро
Целый день под землёй просидела в стеклянной банке,
как в хрустальном гробу, проводила сутки.
На прямые вопросы отвечала, мол, всё в порядке,
жду — вот он придёт, запутается в этих штуках:
— Почему нет пропуска в царство мёртвых?
У меня проездной, ошибся дверью.
…Даже в обеденный перерыв не выходит на воздух,
только сидит и щёлкает чёрным клювом:
где же тот человек-человек, который
в тёмно-сером метро — голубые своды.
* * *
Это было время металлического вдохновения —
время получения воздуха из чужой смерти.
Сами собой открываются рты,
небесной росы полные.
Мы с тобой под этим небом такие необязательные,
от нашего тела исходят радуги —
семихвостые радости, коровяки —
небольшие алые коровы, божьи творенья,
густые капли.
Все черешки упавших листьев
показывают в одном направлении — на север.
Мы смотрим сквозь призму четвёртого измерения,
глаза — напротив, глаза — краснобаи.
|
