 предыдущий текст . Максим Немцов |
|
Стихотворения в прозе
|
КАК ПРОИЗНОСИТЬ ПОЭЗИЮ
Возьмём слово бабочка. Чтобы воспользоваться этим словом, не обязательно заставлять голос весить меньше унции или оснащать его маленькими пыльными крылышками. Не обязательно изобретать солнечный день или луг с нарциссами.
Не обязательно быть влюбленным или любить бабочек. Слово бабочка – не настоящая бабочка. Есть слово, и есть бабочка. Если ты путаешь эти два предмета, то люди вправе смеяться над тобой. Не придавай слову такого большого значения. Ты что, пытаешься дать понять, что любишь бабочек совершеннее всех остальных или в самом деле понимаешь их природу?
Слово бабочка – просто данное. Это далеко не возможность для тебя порхать, взмывать, дружить с цветами, символизировать красоту и хрупкость или каким бы то ни было образом изображать бабочку. Не действуй словами. Никогда не действуй словами. Никогда не пытайся оторваться от пола, когда говоришь о полётах. Никогда не закрывай глаза и не дергай резко головой в одну сторону, когда говоришь о смерти. Не клейся ко мне своим пылающим взором, когда говоришь о любви. Если хочешь произвести на меня впечатление, говоря о любви, засунь руку в карман или себе под платье и поиграй с собой. Если амбиции и жажда аплодисментов заставили тебя говорить о любви, то следует научиться этому, не позоря ни себя, ни материал.
Какого выражения требует эпоха? Эпоха не требует вообще никакого выражения. Мы видели фотографии безутешных азиатских матерей, нас не интересует агония твоих мятых и перепутанных органов. Тебе ничего не удастся отразить на лице, что могло бы соответствовать ужасу этого времени. И не пытайся. Ты лишь подставишься презрению тех, кто чувствует всё глубоко.
Мы видели кинохронику о людях в крайностях боли и разложения. Все знают, что кушаешь ты хорошо, и тебе даже платят за то, чтобы ты тут стоял. Ты играешь людям, пережившим катастрофу. Это должно тебя очень сильно утихомирить. Произноси слова, передавай данные, отойди в сторону. Все знают, что тебе больно. Ты не можешь сообщать публике всё, что знаешь о любви, в каждой строчке любви, что произносишь. Сделай шаг в сторону, и они поймут, что ты знаешь, потому что они уже это знают. Тебе их нечему научить. Ты не прекраснее их. Не мудрее. Не ори на них. Не всовывай всухую. Это плохой секс. Если показываешь очертания своих гениталий, то давай что обещаешь. И помни, что людям, на самом деле, не хочется акробата в постели. Ведь что нам нужно? Быть ближе к естественному мужчине, ближе к естественной женщине. Не делай вид, что ты любимый певец с огромной и верной аудиторией, которая следит за всеми взлётами и падениями твоей жизни вплоть до этого самого момента. Бомбы, огнемёты и прочее говно уничтожили не только деревья и деревни. Ещё они уничтожили сцену. Ты что, думал, твоя профессия избежит всеобщей разрухи? Сцены больше нет. Софитов нет. Ты среди людей. Значит, будь скромнее. Произноси слова, сообщай данные, отступи в сторону. Будь сам по себе. Сиди в своей собственной комнате. Не выставляйся.
Это внутренний пейзаж. Он внутри. Он приватен. Уважай приватность материала. Все эти кусочки были написаны в молчании. Мужество пьесы – в том, чтобы их произнести. Дисциплина пьесы – в том, чтобы их не нарушить.
Пускай публика ощущает твою любовь к приватности, хоть никакой приватности и нет. Будь хорошим блядвом. Поэма – не лозунг. Она не сможет тебя рекламировать. Она не продвинет твою репутацию к чувствительности.
Ты – не жеребец. Ты – не дама-убийца. Вся эта срань про гангстеров любви. Ты изучаешь дисциплину. Не действуй словами. Слова умирают, когда ими действуешь, они вянут, и у нас не остается ничего, кроме амбиций.
Произноси слова с четкой точностью, как проверял бы список сданного в стирку белья. Не надо эмоций по поводу кружевной блузки. Не надо эрекции, когда говоришь трусики. Не стоит дрожать из-за полотенца. От простыней не должны слипаться глаза. Не нужно рыдать в носовой платок. Носки здесь не для того, чтобы напоминать о странных и дальних дорогах. Это всего лишь твоё бельё. Твоя одежда. Не подглядывай сквозь неё. Носи.
Поэмы – информация и только. Это Конституция внутренней страны. Если начнешь её декламировать и раздувать благородными намерениями, то окажешься не лучше политиков, которых презираешь. Станешь просто неким типом, что машет флагом и дешевейшим образом взывает к какому-то эмоциональному патриотизму. Думай о словах как о науке, а не как об искусстве. Они – отчет. Ты выступаешь перед собранием Клуба Исследователей Национального Географического Общества. Этим людям отлично известен риск скалолазания. Они чествуют тебя тем, что принимают это как данность. Если же начнешь тыкать их носом, это оскорбит их гостеприимство. Расскажи им лучше о высоте горы, о снаряжении, которое ты брал, побольше подробностей о поверхностях и о том, сколько времени ушло на их преодоление. Не понуждай публику к ахам и вздохам. Если ты достоин ахов и вздохов, то не из твоей оценки события, а из их. Это будет в статистике, а не в дрожи голоса, не во вспарывании воздуха руками. Это будет в данных и в спокойной организации твоего присутствия.
Избегай росчерков. Не бойся быть слабым. Не стыдись усталости. Ты хорошо выглядишь, когда устал. Ты выглядишь так, как будто можешь тянуть вечно. Приди теперь в мои объятия. Ты – образ моей красоты.
Из цикла «СМЕРТЬ КАВАЛЕРА»
Я ОПУСТИЛСЯ НА КОЛЕНИ У РУЧЬЯ
Я опустился на колени у ручья, который проявлял себя на полированном деревянном полу квартиры над Центральным Парком. Щит с перьями крепился к моему левому предплечью. Шлем с перьями опущен мне на голову. На меня возлагалась обязанность защитить сироту и вдову. От этого мне стало так хорошо, что я забрался на двуспальную кровать Александры и расплакался самым общим манером о судьбе всех людей. Потом зашел следом за нею в ванную. Она, казалось, становилась золотом. Она высилась передо мной, огромная, как хранительница порта. Как мог я даже помыслить о том, чтобы покорить ее? Жестом хромовой руки с гигантской сигаретой Голуаз она дала мне понять, чтобы я сдался и поклонялся ей – что я и делал целых десять лет. Так началась непристойная наука моей карьеры кавалера.
ЖУЧОК
Не бойся. Где тот жучок, которого я тебе дал? Вот компаньон тебе где-то в этой комнате. Вот мой мир. Эти слезы тебе помогут. Я усадил тебя за стол посреди ночи. Я позволил тебе идти к своей боли. Позволил тебе приблизиться. Позволил тебе войти. А теперь у тебя нет для себя имен. Теперь ты мое создание. Вот милосердие. Вот чистые слезы. Теперь можешь со мной говорить. Я не отберу у тебя твоих трудов. Ты уже устал от моего милосердия? Наплакался ли? Ухватил ли мой образ? Это голос того, кто сворачивает в сторону. Это мой святой труд. Он изменил мир с тех пор, как ты начал это слово, а ты до сих пор читаешь инструкции. Где твой жучок? Ты был доволен, что не хочется его убивать. Клятва в вечной дружбе между тобой и жучком вспухла у тебя на губах. Это трогательно. Ты – тот жучок, которого я не раздавлю, такой суетливый в свете моих глаз. Вот комната, что я тебе приготовил. Вот здесь ты и подготовишь свадьбу. Ты сведешь с нас пятна. Выметешь те покои, где я леплю свои слова. Теперь можешь забрать свое каменное сердце. Кто-то проходит под твоим окном, слегка прихрамывая. Наружу ты выглянуть не можешь, а это тоже мой мир. Приди ко мне ещё раз, когда не устал, когда твоя паника заставит остро почувствовать меня, и совершенство моего мира согнёт тебя в позоре.
КОММЕНТАРИЙ – ЖУЧОК
Найдётся ли такая современная читательница, которая поднимется до этой страницы? Найдётся ли достаточно спокойная? Та, что подготовилась? Найдётся ли такая стена в Лос-Анджелесе, на которой такой жучок мог бы появиться?
Я два часа сидел без движения в хижине на горе. Ночь пульсирует сверчками. В моем абажуре бьётся муха. Его книга лежит передо мной раскрытая, но я не знаю, как приблизиться к чистоте этого отрывка.
Во всех писаниях Запада говорил ли когда-нибудь Б-г так же нежно?
АЛТАРЬ
Есть у этой книги определенная власть, которую нельзя отрицать, хоть отрицать ее ты и пытаешься каждым своим словом. Отрицай ее здесь. Омерзительнее ли я тебя? Счастливее ли? Где-то в начале Библии мне рассказывают, как выстроить Алтарь. Его нужно воздвигать из неотесанного камня. А ты такой печальный каменотес. И забавный враг. Особенно когда открываешь нам все свои стандарты тесаного камня. Можешь поклоняться здесь. Можешь вырвать сердце из этого абзаца.
КОММЕНТАРИЙ – АЛТАРЬ
На этом алтаре печется множество сердец. Вот сердце за прекрасным коричневым соском, который не желает восставать. Вот сердце того, кто пытался идти за мной след в след, когда я уже остановился. Вот сердце того, кто высоко надо мною и наклонился, чтобы стать мне соперником. Вот сердце идолопоклонника, сказавшего, что Б-г - это одна любовь. Сердце моей служанки здесь – она служила мне слишком долго. Вот сердце, которое не верило в каменный нож. Вот сердце, что завидовало, и сердце, что сдалось безликости этого чуда. Среди тех немногих, что я предложил, есть и мое, сердце переводчика, пытавшегося переложить в обыденное пользование высшие команды чистой энергии, кто не отрицал собственной склонности повиноваться. Если эти сердца мои и вырезаны плохо, то потому, что АЛТАРЬ соблазнил меня поддаться настроению счастливого беззаботного мясника.
БРАК
Я сказал: Поскольку между нами все так ужасно, я пойду и остановлю собой египетскую пулю. Она ответила: Это прекрасно. Тогда я смогу покончить с собой, и дитя попадет в чужие руки. Здорово, сказал я. Одинокие, сказали мы. Ночи рук на нас. Твоя недоброта, сказали мы. Твой резкий язык. Дай мне время. Ты никогда не поумнеешь. Твои предки. Мои предки. Иди на хуй, сказал я. Говно ты. Хватит орать. Терпеть не могу. Ты ничего терпеть не можешь. Никто не в силах так жить. Перед ребенком. Пусть учится. Это бестолку. Еше как, блядь, бестолку. Эта кухня когда-то была прекрасной. Масляные лампы, порядок, накрытый стол. Шаббат соблюдался. Вот чего я хочу. Ты этого не хочешь. Ты не знаешь, чего я хочу. Ты обо мне ничего не знаешь. И никогда не знал. Ни с самого начала. Ни сейчас.
В царствах, где брак этот свершился, где брачный мир шумит и не смолкает, где Адам с Евой глядят друг на друга не наглядятся, основы безупречны и прочны, шерсть зверя твоего топорщится черным пламенем, а твои груди, то в девичестве, то в материнстве, притягивают к себе мое лицо, наш голод благословен солнцем и луной, кольцо танцоров вокруг дома, в котором комната укрыта и постель в ней расстелена, на которой голод этот воссоединен, где голод диктует точные приказы избранным, что не могут покинуть друг друга.
КОММЕНТАРИЙ – БРАК
Брак этот заключен замком. Войти в него невозможно. Это брак, и действует он как таковой, исцеляя себя в то же мгновение, когда обречен. И в каждом доме этот брак, и никому не объяснить его. В наш день кажется он хрупким и легко нарушаемым, но все равно он глубочайшее посвящение, и никакому чужаку в него не вторгнуться.
КОММЕНТАРИЙ II – БРАК
Он вешает корону над своею грязной кухней и ждет, чтоб мы соединили руки и прочли молитву.
ВЕРОЯТНО, ВЕСНА
Такому-то осточертело все это дерьмо, но ему не так уж и плохо сегодня, поскольку уже, вероятно, Весна. Белье на солнцепеке рассказывает непристойную семейную историю о власти и любви, но это не важно, поскольку уже, вероятно. Весна. Джек разжирел, а Джейн скрючило от Чумы. Но сегодня не нужно выбирать, поскольку уже, вероятно. Весна. Ты далеко не летчик, далеко не матадор, и ты далеко не тот, кого жду я до сих пор, но я не стану тыкать тебя носом в то, что ты не совершил, поскольку уже, вероятно. Весна. Я теперь могу рожок послушать, и у мельницы постоять могу, я могу подумать о своем верном псе, похороненном в снегу. Салли утратила свой аромат, и разбитое сердце ее не выдаст, но она закусит губу и начнет все с нуля, поскольку уже, наконец-то, Весна. Можешь отдать все свои деньги за час. Можешь возобновить свой план детства. Ты наг, и голодна змея, но злобная тварь не ужалит со сна, поскольку уже, вероятно, Весна. Все ядовитые тучи осели в наперсток, и ты предложил мне выпить до дна, но затем швырнул его прямо в камин, поскольку уже, вероятно. Весна. Но давай потише, давай послушаем флотский оркестр. Прекрасные на вид парни, к тому же играют Национальный Гимн. И пот их сладок под шерстяной формой, жарко и чешется, но завтра они все будут в белом, поскольку уже, вероятно, Весна. Это страсти Господа нашего. Это лестница сквозь ее волосы. Это славное поле, такого не отыскать в городе. Это то, чего ты никогда не отыщешь снова, такое нежное и такое дикое, – так преклони же колена и поклонись тому, что являет нам Имя, поскольку уже, вероятно, Весна. О встань, отдай же должное тому, что швыряет твою жену в объятия другого, что взметает маковую шрапнель тебе в самое сердце, что зовет тебя простить то убогое преступление, что ты скорее всего совершишь, поскольку уже, вероятно. Весна.
КОММЕНТАРИЙ – ВЕРОЯТНО, ВЕСНА
Я бы хотел утратить веру в этого поэта, но не могу. Мне хотелось бы сказать, что я обнаружил в нем нечто бойкое. Я хочу дисквалифицировать его. Он слишком близок к тому, чтобы намотать меня на себя. Мне хочется сказать, что он был чересчур богат. Хочется доказать, что жил в счастливом браке. Я хочу признаться, что только считал его хорошим, потому что неправильно его понимал. Но боюсь, что я понимаю его правильно. Я понимаю его. Сегодня ночью я понимаю его идеально – сидя тут, под ярко-синим небом лос-анжелесской ночи, отяжелев от китайской пищи, в мою сторону плывет слишком мало (как тут выражаются), а прокисшего так много, но это ничего, я просто не знаю, как привлечь ваше внимание. Настроение как раз mo, для которого Бетховен слишком громок, Бах слишком мудр, а тишина – чересчур хороша для того грязного сердца, что бьется у меня в груди, но я утешаюсь мелодией скрипучей шарманки, бесполезно выкручиваемой тем, за кем я следую утрами и ночами по прихоти любви и удаче игрока. Я читаю этот кусок снова и снова, довольный тем, что поэт так тщательно постарался меня не коснуться. Если б я только коснулся ее так же легко, то, наверное, не сидел бы здесь.
АСТМАТИК
Поскольку тебе никак не опрокинуть твою жизнь. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку паника бездомности захлестывает. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты начал поклоняться времени. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку прекрасной у тебя никогда не будет. Ты не можешь вздохнуть. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку печаль твоя никогда не вернется на родину. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты веришь, что не должен быть так–далеко. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку эта долина под сенью смерти. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты не можешь быть здесь.
Поскольку ты не знаешь, что подходит. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку этот мир твой – и не твой. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты отдыхаешь, ты стараешься, поскольку ты не работаешь. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты позволил миру встрять между мною и собой. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку появлялась мысль о свободном вздохе. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты сам хочешь выбрать путь. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты находишь язык приветствовать меня. Ты не можешь вздохнуть. Солнце играет на синей воде. Каменистый берег омыт морем. Желтые шторки засасывает в иллюминаторы. Винтам корабельным хочется, чтобы все уснули. Ты разлучаешься с неведомой женщиной в зеленом свитере. Поскольку так любишь покорять. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку не хочешь обращаться ко мне как к равному. Поскольку ты скомандовал команде запереть двери и отнять дыхание. Поскольку весь мир проштампован порядком, точно печатью в бесформенном воске. Поскольку у тебя есть Б-г правосудия. Поскольку правосудие немедленно и безупречно. Ты не можешь вздохнуть. Поскольку ты не умеешь поощрять свою разлуку. Поскольку ты разгромлен как незнакомец. Поскольку ты вдыхаешь свои вдохи сквозь маску чистоты. Поскольку ты вверяешь частоколу объективности ее зеленый свитер, вспышку острова, свою дистанцию от любви и все свои одышливые тяготы. Ты не можешь вздохнуть.
КОММЕНТАРИЙ – АСТМАТИK
Знакомство с зпюй страницей может вызвать приступ удушья у тех, кто подвержен выражению состояния глубокой нерешительности, коим, вероятно, является астма. Эти зловещие ритмы выдают шарлатана, и мы зрим подрывное и великодержавное намерение разума, желающего поработить существование во имя сладкого спасения. Вот старое оружие, таящееся под личиной благотворительности: алчность, маскирующаяся под обычную молитву, и его капкан паники как приглашение к переделке себя. Я начинаю оборачиваться против этого человека и против этой книги.
КОНЕЦ МОЕЙ ЖИ3HИ В ИСКУССТВЕ
Это конец моей жизни в искусстве. Я, наконец, обрел женщину, которую искал. Сейчас лето. Лето, которого я ждал. Мы живем в роскошном номере на пятом этаже Шато-Мармон в Голливуде. Она прекрасна, как Лили Марлен. Она прекрасна, как Леди Гамильтон. Если не считать страха потерять ее, у меня нет жалоб. Меня не лишали полной меры красоты. По ночам и по утрам мы целуем друг друга. Пернатые пальмы вздымаются сквозь смог. Портьеры колышутся. Машины едут вдоль Сансета по нарисованным стрелкам, словам и строкам. Лучше всего даже не шептаться об этом совершенстве. Это конец моей жизни в искусстве. Я пью Красную Иглу, напиток, который я изобрел в Нидлзе, Калифорния: текила с клюквенным соком, лимоном и льдом. Полная мера. Меня не лишали полной меры. Это случилось, когда я приближался к своему сорок первому дню рождения. Красота и Любовь были дарованы мне в форме женщины. Она носит серебряные браслеты, по одному на каждом запястье. Я счастлив своей удаче. Если даже она уйдет, я скажу себе: меня не лишали полной меры красоты. Я сказал это себе в Холстоне, Аризона, в баре через дорогу от нашего мотеля, когда подумал, что на следующее утро она уйдет. Это пьяный базар. Это говорит Красная Игла. Слишком мягкий напиток. Мне страшно. Не знаю, почему. Вчера мне было так страшно, что я едва мог дать стакан Красной Иглы монаху на Горе Лысой. Мне страшно, и я устал. Я старый человек с серебряным украшением. Такие неуклюжие движения не следует сопровождать крохотными серебряными колокольчиками. Должно быть, она плетет против меня заговоры в моей же постели. Ей хочется, чтобы я был Карло Понти. Черная горничная ворует у меня кредитные карточки. Надо поплавать одному в соснах. Надо взяться за себя потверже. Ох, господи, кожа ее так нежна и смугла. Я бы продал свои семейные могилы. Я для этого достаточно стар. Лучше еще выпить. Если б я смог написать ей песню, то удалось бы расплатиться за этот номер. Она видела людей в Афганистане, видела всадников, как она может здесь со мной оставаться? Это правда, я герой Сахары, но она не видела меня в песке и под огнем, овладевающим сфинктерами собственной трусости. И не могла знать, насколько прекрасны эти слова. Никто не мог. Она не могла постичь всей остроты бессмертия моей жизни в искусстве. Никто не может. Мое видение уличного движения по Сансет-Бульвару сквозь бетонные лилии балконных перил. Стол, климат, идеальные физические данные для сорокалетнего артиста, знаменитого, счастливого, перепуганного. Шесть утра. Шесть ноль пять. Минуты идут. Шесть десять. Женщины. Женщины и дети. Свет померк в Лос-Анджелесе, говорят, те киношные софиты, что горели здесь сначала, но вот этот вид на Сансет-Бульвар удовлетворителен во всех отношениях. Моя жизнь в искусстве закрывается. Моника спит. Весь мечущийся разум – ее. Моя преданность начинает меня смущать. Скоро она должна от нее устать. Я от нее уже устал. Она беременна. Любовь наша сладка из-за этого. Ребенка она не хочет. Шесть двадцать. Красную Иглу мы пьем каждый вечер. Она мне рассказывает о мире педиков Сан-Франциско. Тяжесть ее красоты стала невыносима. Люди в винной лавке на самом деле таращатся и провожают ее взглядом, когда она проходит мимо со своими длинными волосами и жертвенным ребенком, ее одежда из комиссионки и заурядное лицо высмеивают всю подготовку к обольщению здесь, в самом сердце Голливуда, настолько зрела она в силах красоты и музыки, что пугает меня, который стал свидетелем конца своей жизни в искусстве. Шесть сорок. Я хочу снова лечь в постель и проникнуть в нее. Это единственное время, когда все хоть как-то приближается к миру. И еще когда она сидит на моем лице. Когда опускает себя на мой рот. Чувство такое, что настал Страшный Суд. Это пирамида на моей груди. Я хочу обменяться с ней кровью. Хочу ее рабства. Обещания ее хочу. Ее смерти. Хочу выплеснутой кислоты, чтобы настало избавленье. Хочу прекратить таращиться. Шесть пятьдесят. Я руина посреди Лос-Анджелеса. Надо снова начать курить. Снова и начну. Я хочу умереть у нее на руках и покинуть ее. Чтобы стать таким, нужно выкуривать по пачке в день. Когда мы были с ней в дороге, я всегда был готов отвезти ее в ближайший аэропорт и распрощаться, но сейчас мне хочется, чтобы она умерла без меня. Сегодня я снова начал делать гимнастику. Мне нужно немножко мускулов. Мне нужно, человек в зеркале шептал слова одобрения и мужества, когда я бреюсь, и снова рассказал мне о тех благородных, кто все это покорил.
|
|
 |
 |
Все персоналии
 |
переводчик, редактор, издатель
Владивосток
|
Переводчик, редактор. Родился в 1963 г. во Владивостоке. Окончил отделение английской филологии Дальневосточного университета. В 1996-2003 гг. куратор Интернет-проекта «Лавка Языков». Куратор издательского проекта «Мураками в России». С 2001 по 2007 г работал в издательстве «ЭКСМО», обладатель звания «Редактор года» (2002), присуждаемого газетой «Книжное обозрение». Специальная премия имени Норы Галь за перевод короткой прозы с английского языка (2012).
...
|
О нём пишут
Максим Немцов о переводе, депутатах и идиотах
Интервью с Максимом Немцовым
Интервью с Максимом Немцовым
Тексты на сайте
Альманах «Серая лошадь», вып.4
Альманах «Серая лошадь», вып.3
|
|
