Страны и регионы

Не говорящая стихами фигура поэта, но и не стихи как самодостаточный объект; а взаимодействие двух подвижных существ, внешнего и внутреннего, укрывание одного существа в другом — вот что мы видим в стихах Алексея Порвина. В этих стихах нам предъявлен отказ становиться, рождаться на свет квазичеловеческой фигурой; и одновременно — отказ подменять эту фигуру вещью, предметом, камнем. Этот двойной отказ приводит к жизни не на свету, но внутри живой подвижной оболочки стихов. Эту невидимую двойственную жизнь мы и наблюдаем по внешним движениям стихотворений.



Алексей Порвин пишет на особенном зыбком языке, который фокусирует смыслы только в момент говорения; высказанные, они так же быстро исчезают, как вообще свойственно мысли, порождённой напряжением самого процесса осознания. И стихотворения, ревизующие логику обыденного говорения, внешне не чуждые лексике философских максим, предстают зыбкими и исчезающими, как воплощённое на миг противоречие, как апория, которая может быть вот-вот разрешена, в конце концов, как обретённое чувство, составляющее вообще-то смысл нашего существования.



Порвин получил прямое наследство, но в сжатом, сконцентрированном виде. Он не может ни «продолжать», ни, не дай бог, «осваивать» — только «вспоминать» и, вспоминая, становиться собой. Если мое предположение верно и перед нами — поэт уже следующего эона, так же связанного с нашим, как мы — с Серебряным веком, а тот — с Золотым, то вот он, редкий пример той правильной преемственности между большими эпохами, которая в русской поэзии была так дефицитна.