Разные бывают landscapes, разные визы,
Телефонные звонки, коса флюгера –
Волос плетение, и все сзади. Либо лезвие.
А у тебя все впереди и между.
Не давай мне денег, а если
Любишь – принеси полотенце
В пробитый душ, склянку не-яду,
И не беспокойся, не тревожь понапрасну
Ни меня, ни соседей –
Не видать тебе следов пурпурных
На санитарных откосах фаянса
На сахарных склонах храма.
А если бессмертен я,
То и твое приближение меркнет
На зеркале бритвы, взошедшей в тумане
Дыхания. Не бритва вовсе,
А просто вода полыньи под ногами.

Учился на филологическом факультете Винницкого пединститута, затем на театроведческом факультете Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Заведовал литературной частью петербургского молодежного театра "Игуана", работал обозревателем журнала "Петербург на Невском", входил в редколлегию журнала "Комментарии". Первый лауреат Премии Андрея Белого в области прозы (1978, за роман «Расположение среди домов и деревьев», опубликованный отдельным приложением к журналу «Часы»). Первая типографская публикация в 1985 г., первая книга издана в 1990 г. Лауреат премии электронного журнала PostModernCulture 1995 г. Девять книг выпущено в России, три в США. Умер в 2012 г.

Поэзия Драгомощенко близка метареализму своим стремлением увидеть мир как вязь сложных, неочевидных закономерностей и взаимосвязей. Как и Алексей Парщиков, Драгомощенко тяготеет к пространному изложению: длинные тексты, длинные предложения со сложным синтаксисом, длинные строки тонко инструментованного верлибра. На поэтическую культуру Драгомощенко первостепенное влияние оказала американская поэзия второй половины XX века, из которой он много переводил таких авторов, как Чарлз Олсон, Майкл Палмер, Лин Хеджинян, Джон Эшбери; в свою очередь, поэзия Драгомощенко получила признание в американской литературной среде, три его книги стихов вышли в США по-английски.

Поэзия, которая не стремится уничтожить себя в собственной служебной репликации и более того в себе самой, не может трогать ни читателя, ни критика, ни философа. Только в исчезновении собственного существа возникает возможность нового появления. Не рождение важно, — важна “смерть”. Рождение щупается руками.

А.Д. вводит новые правила чтения, тем самым нечто меняется в нашем отношении к литературе. Ввести новые правила: это событие совсем иного порядка, нежели написание хорошего или плохого романа. Ибо оценка – хороший или плохой роман – дело не столько личного вкуса, сколько бессознательной аксиоматики, принятой нами системы норм и условностей. Хороший роман, это роман, наиболее эффективно использующий эти нормы и условности, молчаливо разделяемые образованным большинством. Свод этих норм и условностей можно назвать полем общего смысла, или консенсусом. Хороший роман не посягает на основания этого консенсуса, но, скорее, прямым либо косвенным образом способствует его закреплению и успешному функционированию в культуре; хороший и плохой романы, таким образом, принадлежат одному порядку, тогда как письмо Д. ставит его под вопрос.



Палимпсесты Драгомощенко – чаще всего динамичны. Не случайно он любит образ бегущих облаков, или сновидений, или струящейся воды. В принципе их нельзя остановить и нельзя прочитать. На воображаемых листах здесь встречаются несколько текстов, или, вернее даже, несколько слоев письма. При этом различие между слоями как правило задается временем. Один слой относится к прошлому, он есть письмена памяти, другой слой – слой ощущений, выносимых на поверхность восприятием. Поэтому каждый такой палимпсест заключает в себе одновременное движение нескольких временных потоков. ... Волокно текста складывается из наложения эха на бегущий поток, то есть из взаимоналожения звучащего сейчас голоса и его отголоска, возвращающегося назад из прошлого к своему же истоку. Это наложение памяти и беспамятства бестелесно, оно подобно касанию, в котором "стирается" тело, касанию, в котором слои одновременно накладываются друг на друга и размыкаются. Для Драгомощенко особенно важна эта амбивалентность – открытия и закрытия одновременно.