Страны и регионы

Я пишу о зазоре между аффектом и смертью, и о промежутке между моментом травмы и ее принятием. И конечно о любви. По сути для меня есть только: любовь, желание-секс, смерть и катастрофа. Все остальное для меня пока слишком скучно. Я против любой цензуры. Если о чем-то больно, стыдно и страшно писать, то писать надо именно об этом. Это и есть вы сейчас. Единственное, что я не люблю слишком жалостливые тексты в духе про больных детей и животных, это всегда удар под дых, но опять же есть примеры, когда талант автора и логика текста оправдывают и подобную тематику.
Я думаю, поэзия всегда играет одну и ту же роль и будет ее играть: она выражает чувства, и в этом и есть ее главная и предельная цель.
Поэзия – это голос способный окликать тебя и после смерти своего носителя.

В текстах Любы Макаревской (сокращение имени здесь не столько маркер «инфантильности», сколько своеобразное самоумаление) противопоставлены статичная, словно бы обернутая в целлофан среда и уязвимый, виктимный субъект (женщина). Любое проявление внешнего мира воспринимается как насилие по отношению к телу, также окутанному воображаемой, галлюцинаторной пленкой унижения. Можно сказать, что Макаревская стремится разыграть — или, как сказал бы Делез, подвесить — сцену встречи палача и жертвы, рассматривая ее подробно, словно в операционной или прозекторской. Подобная сцена, согласно Макаревской, является установочной для мироздания вообще, именно в ней корень всех отношений между пребывающими в разъятости вещами и телами. При этом социальные отношения и исторические сюжеты служат для Макаревской (необязательными) декорациями, в которых вновь и вновь развертывается (что отражается и на предъявляющем свою структуру рисунке стиха) дезинтегрирующая коллизия этих текстов.



Героиня стихов Любы Макаревской остро чувствует зыбкость гендерных ролей, отведенных женщине в языке и культуре, поэтому она вынуждена через повторения схожих мотивов как бы разыгрывать их в попытке обнаружить зияние, которое они собой прикрывают: «И за опытом / остается дыра…» В ней кроется то женское, которое оказалось исключено из символического, но открылось благодаря поэтическому письму.