Дмитрий Кузьмин

Человек русской выхухоли

«Шо», № 11-12 (190—110), ноябрь-декабрь 2014, с. 47-51.

          В одном очаровательном рассказе, опубликованном 20 лет назад в одном самиздатском журнале, о котором нынче помнит, может быть, десяток филологов, добрые люди играли в прелестную игру: заменяли некоторое многозначное и многозначительное слово, по наитию, подходящим другим — и смаковали примеры словоупотребления. Выглядело это так: «Выхухоль расписной керамики. Выхухольный слой. Отсталые в выхухольном отношении районы. Выхухоль межличностного общения. С кем вы, мастера выхухоли? Выхухольтрегерство. Безвыхухолье. Вершинные достижения человеческой выхухоли. Массовая выхухоль. Контрвыхухоль. Мы же с вами выхухольные люди! Выхухоль Возрождения и возрождение великой русской выхухоли. Когда я слышу слово “выхухоль”, моя рука тянется к пистолету».
          Мне кажется, это важный опыт — в дзенском таком ключе, где для просветления нужно схлопотать от великого учителя палкой по голове. Выхухоль, то бишь культура, — это что? Человек русской выхухоли — то бишь культуры, — кто это? Опознаётся ли он по «картинке в твоём букваре» — или по способности понять хотя бы приблизительно мандельштамовские «Стихи о неизвестном солдате»? Иными словами: в минимуме условий или в максимуме? В одном из самых страшных текстов о том, что с нами сейчас происходит, эссеист Дмитрий Бутрин пишет о человеке русской культуры как о том, кто помнит с детского сада клетчатое байковое одеяло и знает, что на поминках покойнику наливают стопку водки и накрывают куском чёрного хлеба. Я не посещал детского сада и не употребляю водки — значит ли это, что мне путь в русскую культуру заказан?
          Я не готов принять это низведение культуры до габитуса по Бурдье. Культура в изначальном латинском значении слова — это возделывание. И только формальная логика позволяет считать частным случаем возделывания поля его заброшенность, заполонённость бурьяном, непролазной природной грязью и антропогенным дерьмом. У булгаковского Шарикова есть габитус — но он ничего не возделывает, он может только затоптать и засрать.
          Я хочу сказать, что у человека русской культуры — нет проблем с человеком украинской культуры. Жадану и Сливинскому, а равно — их читателям, нечего делить с Гандлевским и Львовским, а равно — их читателями. Расхождения в их картине мира начинаются на гораздо более глубоких уровнях, чем базовая система ценностей; как следствие, расхождения в их взглядах на идущую войну — практически отсутствуют. Да, я вижу в социологических опросах, что порядка 85% населения России поддерживает своего фюрера. Но мне неизвестно, чтобы в эти 85% входил хотя бы один русский поэт, заслуживающий серьезного разговора. Подозреваю, что и с прозаиками примерно так же, с поправкой на общее плачевное состояние русской прозы (ничтожного Прилепина, возведённого в перл творения заискивающими перед рабоче-крестьянской брутальностью постсоветскими интеллигентами, прошу в качестве контрдовода не поминать). И с совершенно уже кристальной ясностью мы видим это на примере русской поэзии Украины, где знаменосцами одной стороны выступают Борис Херсонский, Илья Риссенберг, Анастасия Афанасьева, Павел Гольдин — а на знамя другой стороны вознесён сгоревший в Одессе Вадим Негатуров, графоман с сайта Стихи.ру, автор фашистского гимна «Русичи, вперёд!».
          Да, есть еще Андрей Поляков в Симферополе, изумительный поэт, поддержавший российскую оккупацию со ссылками на единство русской семиосферы и недостаточность своего признания в Украине. Есть не менее замечательный Виталий Пуханов в Москве, киевский уроженец, в кратких, но обильных фейсбучных резиньяциях исходящий, насколько я могу понять, из того, что оба дома гибнут от одной и той же чумы. Есть ещё несколько нештатных случаев — они все наперечёт. И понятно, почему так. Потому что всё живое, что есть сегодня в русской литературе, — родом из позднесоветского самиздата, из подполья. А то, что родом из официальной советской литературы, — то вполне может по наследственным причинам поддерживать курс партии и правительства (как это делает, например, официальная православная поэтесса Олеся Николаева, родная дочь официального коммунистического поэта Александра Николаева), но это никакие не люди русской культуры, а натуральные зомбаки, которые и прежде по мере сил рвали зубами и когтями живое тело русской культуры, а теперь получили на то высочайшее повеление. Ну, иногда ещё — скучающие постмодернисты-интеллектуалы, ради движухи готовые продать родную мать, вроде Александра Тимофеевского-младшего, выпестовавшего в своих проектах неформального российского геббельса Ольшанского, или Александра Иванова с его издательством «Ad Marginem», проложившего дорогу назад из небытия Александру Проханову; но этих, судя по всему, естественный ход вещей уже смёл под плинтус.
          А если наши украинские товарищи скажут нам: как же вы, умные и тонкие, наследующие Мандельштаму и Платонову, а не Демьяну Бедному с Семёном Бабаевским, допустили вот это чудовищное нравственное падение, которое сегодня переживает Россия? Так я отвечу: а вы что же, ожидаете от искусства прямого и моментального воздействия на широкие массы? Да, такое случалось на волне романтизма в XIX столетии, но уже в XX-м такое воздействие срабатывало только через рупор казённой пропаганды — и, как следствие, только через одемьянивание, за счёт полного упразднения всякой тонкости и всякого ума. Сегодняшние микроскопы слишком сложные и слишком хрупкие, ими не получится забивать гвозди, и любой варвар может уничтожить их одним ударом сапога, но благодаря им можно, наконец, разглядеть кое-что из того, к чему только подбирались наши великие предки. Мы делали то, что могли и должны были делать. Если кто из нас, по недалёкости и неразборчивости, когда-либо взнёс свои пять копеек в символический капитал Кремля — ему за это отвечать персонально, но коллективная вина и коллективная ответственность — это атрибуты как раз того архаического, ветхозаветного мышления, которое Россия сегодня хочет навязать миру. И да, из Болотной площади не вышло Майдана (да уж и поздно было), но это не потому, что у кого-то из нас кишка тонка, а потому, что сырьевые богатства России, её изначальное благословение и итоговое проклятие, задали государственной машине импульс, которого ей хватит до самого катастрофического конца. А подставлять летящей под откос многотонной махине головы и конечности в надежде на то, что она волшебным образом затормозит, бессмысленно и негуманно.
          Но если наша вина в прошлом пренебрежимо мала — это не значит, что мы не в ответе за настоящее и будущее. Как минимум — за настоящее и будущее нашего профессионального поля, нашего цеха. Тут можно было бы поговорить о нравственной гигиене, о том, что человеконенавистническая позиция должна вести к исключению из профессионального сообщества независимо от дарований и заслуг — дарования и заслуги пускай потом оценивают далёкие потомки (как писала Наталья Горбаневская, «всё равно потом / нипочём не вспомнят: / был ли Данте гвельф / или гибеллин»). И о том, что пора уже русскому писателю заново вырабатывать утраченную в «перестроечной» неразберихе чувствительность к контекстам, к смыслу и звучанию участия и неучастия в тех или иных проектах. Без фанатизма, но с неукоснительностью: если почтенному российскому журналу «Новый мир» из года в год капает копеечка из казны, то важно не это, а направленность (в том числе и гражданская) его публикаций, но когда мы видим, что Волошинский поэтический фестиваль в Крыму именно сейчас оказался флагманом новой затеи Общероссийского народного фронта, очередной путинской конторы для обморачивания избирателей, по упромысливанию отечественной словесности — нечего объяснять, какие там миленькие будут читать стихи и как сладко попивать винцо в литературной компании на пляжах Коктебеля: эти невинные забавы отныне — полноценное участие в кремлёвской агрессии. Однако мне, по простоте душевной, кажется, что позитивная программа всегда важнее негативной. Мало не ходить на совет нечестивых — надо собирать совет честных. Я хотел бы, чтобы каждый русский автор, который сегодня не хочет оказаться безгласным винтиком в геополитической машинерии, дал себе труд перевести одного из своих украинских коллег, написать о нём, организовать публикацию в русском издании, — и, честно говоря, мне казалось бы правильным, если бы украинские коллеги поступили так же, недвусмысленно показывая своему национальному писательскому и читательскому сообществу, что мы переживаем не конфликт украинской и русской культуры, а войну антикультуры против культуры. Я хотел бы, чтобы русская литература Украины, с ее двуединой природой — интегральной части всемирной русской литературы и особой, эстетически и антропологически полноценной части украинского культурного ландшафта, — была в этом качестве осознана и признана, а это задача и для филологов, и для издателей, и, в конце концов, просто для читателей (потому что, к примеру говоря, вдвое шире горизонт понимания у того, кто читает параллельно Риссенберга и Петра Мидянку или Сливинского и Максима Бородина). Мне кажется, что так же, как нынешняя трагедия Украины может выковать здоровую и сильную, полиэтничную и разноязыкую гражданскую нацию — она может стать точкой отсчёта для более глубокого, интенсивного, эмоционально окрашенного диалога между двумя культурами. Я пишу это в украинской столице, в доме, который стоит на углу проспекта Петра Григоренко и улицы Анны Ахматовой — и это соседство выдающегося украинского диссидента и великого русского поэта кажется мне чрезвычайно красноречивым. Фюреры приходят и уходят, войны, даже самые страшные, заканчиваются, а то, что создано честностью, смелостью и талантом, остаётся навсегда.



Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service