Троллейбус заворачивает. Пруд пустынен, будто всё вокруг — виденье: дома и люди, люди и дома, а живы лишь те странные названья...
Путь от начальника — от Сахалинской — лежит в снегу, сначала по Камчатской (жива ль дорога?), после Уссурийской выходишь на Байкальскую. Пруды: бетонные мохнатые бока прудов.
Стихов своих не помню наизусть, люблю стихи, что наизусть ложатся, но нынче минус двадцать и метель. Москва. Россия. Прудик на Байкальской.
Я прорастаю эти лагеря: пятёрки и копейки, и не зря,
вслепую, на автобусах (шатает, скользит, цепляется весенней клюшкой) доехала. Поверхность вод свежа, лишь точками рыболовецкой знати
помечена. Другая сторона (куда мне надо; значит, ждать троллейбус) глядит углами серыми и снегом, панельными телами, кафелем,
и лицами (прохожих и проезжих), а старые скамейки и стволы, и полосы, прикрывшие фасады домов, лежат в ладони у метели.
Троллейбус заворачивает. Пруд пустынен, будто всё вокруг — виденье: дома и люди, люди и дома, а живы лишь те странные названья,
и этот прудик, берега бетона, на дне которого в зелёной бороде спит водяной, прижавши арматуру и положив под голову валун.
А здесь светло от снега. Точки курток, пальто и шуб чуть движутся. Тепло неразличимо. Лица возникают как бы из волн каких — из волн пруда.
|