Невесело зимою… Город Ч (иль Е. — какая разница, мой ангел!..) Короче, снова март. Зима вернулась… Здесь бабочки похожи на людей, а уши дев напоминают розы…
Здесь бабочки похожи на людей, а уши дев — как пламенный розарий…
Здесь бабочки похожи на людей, мужчин и женщин, русских, иностранцев, когда на темно-синем полотне, развитом в примороженной витрине, они скользят, топорщатся, смеются… (О, рай лежалой пыли, уголков в комоде ширпотребовской эпохи годов пятидесятых: ситца в розах и синего сатина в мотыльках.)
Найдешь в кармане вдруг орех печеный, слегка подсохший, суховато-сладкий, а также гвоздик, спички и булавку, записки старой тертый лоскуток и ненароком сказку сочинишь “в напрасном ожидании трамвая” в пять жизней площадью на четверых: булавка не вошла, а гвоздик выжил.
…Замкнется ли пространство на себе, как уголок старушечьего быта, как комната, известная давно, сужденная мне в городе любом, — гадать об этом суетно и мутно.
Посмотришь в телевизор: мертвый Гердт о юности, конечно, вспоминает — таким высоким слогом говорит…
Запутавшись в чужих воспоминаньях, из прошлой жизни вспомнишь только глину, горелый сруб, январские снега, бугры да ямы, ветки мерзлых сосен, платочек драный в бабочках цветных.
|