Допустим, ты только что умер в прихожей,
и пыль от падения тела границ
луча, что проник из-за шторы, не может
достичь, но достигнет. Красиво, без птиц,

за окнами воздух стоит удивленный,
захваченный взглядом твоим, что назад
вернуться к тебе, отраженным от клена
в окне, не успеет, и все-таки сжат

им воздух, но это недолго продлится:
твое кареглазое зренье дрожать
без тонкой, почти золотой, роговицы
сумеет четыре мгновения – ждать

осталось немного. Большая природа
глядит на добычу свою. Говорю:
не медли у входа, не медли у входа,
не бойся – ты будешь сегодня в раю.

И всем, кто остался, оттуда помочь ты
сумеешь, допустим, не голосом, не
рукой, и не знаком, и даже не почтой,
которая ночью приходит во сне,

но чем-нибудь сможешь – я знаю наверно...
Ты все-таки умер. И тайна твоя
молчит над землею да так откровенно,
что жить начинает от страха земля:

и звезды шумят, как небесные травы,
и вброд переходят свое молоко
кормящие матери слева – направо,
и детям за ними плывется легко.

Родился в Челябинске. Семнадцати лет был отчислен с первого курса института "как идеологически незрелый", работал грузчиком, кочегаром и т.п., жил в Перми, Свердловске, с 1990 г. снова в Челябинске. Первая публикация в России в 1987 г. Изданы пять книг стихов, сборник "Ресницы" (1997) удостоен Премии Аполлона Григорьева (1997). Также лауреат премии имени Пастернака (2004), Большой премии "Москва–транзит" (2005). Куратор ряда проектов, связанных с осмыслением особенностей литературы и культуры Уральского региона (журнал "Несовременные записки", антологии уральской поэзии и уральской прозы и др.). Был заместителем главного редактора журнала "Уральская новь". Публиковал также переводы современной американской поэзии.

Свобода, если хотите, – это способность меняться. Свобода – это абсолютная скорость молчания, которая переходит звуковой барьер тишины. Молчание создается свободными голосами. Голоса провинции могут быть свободны.



Идеология современной цивилизации — успех. Литература же — всегда результат поражений. Художник, вынужденный балансировать между этими двумя полюсами, не может не стать уродом. Таковым он и остаётся, пока Жизнь Смысла подменяется им Смыслом Жизни.

Поэты, призванные оставлять не след в искусстве, а последствия в жизни, всё-таки нацелены на первое. Хотя именно они обязаны падать на амбразуру будущего, заслоняя беззащитное прошлое.

Глубинная связь с духом символизма многое объясняет в поэзии Кальпиди. Одна из ее коренных особенностей – острая персонифицированность лирического «я». Лирическое «я» Кальпиди героично в своих манифестациях. Всерьез, без иронии. Лирика Кальпиди дает художественно убедительный пример того зрелищного понимания биографии, о котором писал Пастернак как о родовой романтической отметине символизма. В стихах Кальпиди возрождается мистическое чувство как основа художественной воли.



От Парщикова и вообще от традиции "метаметафоризма" у Кальпиди: работа с фигурами виртуальности - взгляд и течение способны существовать вне глаз и реки, собака бежит внутри свой клички, тяжесть действует как самостотяельное юридическое лицо. От Бродского: глубина дыхания, беспредельность синтаксиса и ощущение силы. Если мерить поэтов, как двигатели, то после смерти нобелиата Иосифа вряд ли кто из текущих стихотворцев может по мощности сравниться с Кальпиди. Прибавьте к этому уникальный по широте словарь, каменную уральскую крутость и виртуозное владение внутритекстовой рефлексией.

Виталий Кальпиди в программе "Люди Индиго"