Страны и регионы

Мне просто важно как-то дойти до русского читателя. Другого читателя у меня нет и не будет, а этому я вполне себя доверяю. Насколько я себе этого читателя представляю, он сладостно разнообразен. Одни ценят "Акмеизм", другие – "Физиологичность", для кого-то я наследую модерну и Питеру, надменности и чеканности, для кого-то я скандальна, вульгарна, сентиментальна, бульварна, небрежна, бесстыдна, пуста. Пусть каждый находит то, что ему нужно. А для меня, так, чеканная и бесстыдная пустота – весьма уютное пространство.

В 90-е годы эмиграция перестала быть вынужденным шагом, тяжелым и бесповоротным. Можно, живя сколь угодно далеко от России, полноценно участвовать в российском литературном процессе – особенно будучи «на ты» с Интернетом. Но одновременно появляется осознание и другой возможности: в противоположность русскому поэту, живущему в Америке (Израиле, Германии и т.д.) стать американским (израильским, германским и т.д.) поэтом, пишущим по-русски. Мы привыкли к тому, что язык служит объединяющим фактором несмотря ни на что, – а между тем, к примеру, испанская, аргентинская и мексиканская литературы, не говоря уж об английской и американской, вполне осознают свою различность... В этой сфере вопросов пока куда больше, чем ответов, – но факт, что творчество ряда русских поэтов, живущих в США, именно в 90-е годы дает пищу для таких размышлений. Барскова – в этом ряду. Покамест Америка для нее – «чужое месиво огней», но она уже не отпускает. Взгляд Барсковой в сторону России может быть сколь угодно пристальным, точным и жестоким – но это взгляд с определенной стороны: недаром одно из самых ярких ее стихотворений о русской поэзии называется «Я пишу сочинения по русской литературе по сто долларов за штуку». <…> Среди самых пронзительных удач Барсковой – как раз стихи об опыте отчуждения от своей страны и, одновременно, опыте вживания в страну чужую, ощущения ее странных, малопонятных поначалу реалий как своих.



Тютчевско-фетовская натурфилософия взрастает на американской почве, мытье головы навевает мысль о шекспировском «Гамлете» в переводе Лозинского, Пушкина сменяет Эмили Дикинсон, лексика же хранит память о всех трех веках существования русской поэзии, и автор не спешит от этой памяти освобождаться — из боязни обвинения в «филологичности». Правильный, соизмеримый с поэзией масштаб мира.