Страны и регионы

        Еврейские книги на русском языке — странный побег в ботаническом саду литературы. Взращенный несоответствием звука и его произносящего горла, питаемый конфликтом между корнями и почвой, он не должен был появиться вообще, а, появившись, быстро угаснуть. Под холодным дождем вопросов о целесообразности и несмолкаемый кадиш критиков, он, тем не менее, тихонько цветет, в каждом поколении выбрасывая новые ветви.
        Язык в литературе — самостоятельная субстанция, куда более таинственная, чем простое средство передачи информации. Скрытый огонь метафор иногда является первопричиной художественного замысла. Сочетания слов не только выражают мысль, но и порождают ее. Русский язык отталкивает еврейскую тематику, он плохо приспособлен для передачи оттенков религиозных переживаний, вокруг которых, так или иначе, построена еврейская жизнь и, следовательно, еврейская литература.
        Пишущий по-русски еврейский писатель пребывает в перманентном конфликте между культурой языка и языком культуры. Возможно именно поэтому, в лучших своих образцах, эта литература особенно интересна.

        Роман Якова Шехтера видится мне истинным событием в истории литературы. Предыдущие сочинения авторов-евреев, включая и «русских израильтян», выглядят все-таки типичными для русской литературы изделиями, лишь посвященными особой, еврейской или израильской теме, т. е. отличающимися от чисто русских произведений всего-навсего особой тематикой. Это отнюдь не упрек: принадлежность к великой литературе есть достоинство, и потому ценность написанного нашими коллегами зависит исключительно от качества исполнения ими работы. Но вот роман Я. Шехтера выглядит в этом ряду на особицу: он есть первое крупное произведение еврейской литературы, исполненное, однако, на русском языке.



        Одних Б-г призывает окриком, других песней, третьих — шепотом» — говорил Раби Нахман из Брацлава.
        В романе Якова Шехтера «Вокруг себя был никто» — многоплановом, многоголосом, многосмысловом, «широкоформатном» — присутствуют и окрик, и песня и шепот.
        Роман этот оригинален и по замыслу и по исполнению. У любого писателя — и самого среднего, и хорошего, и талантливейшего есть некая формула творчества, некий посыл читателю, который можно условно сконцентрировать, сформулировать одной фразой. Например, у Лермонтова это — «Мир жесток и беспощаден к одинокой человеческой душе», у Толстого «Судите, да судимы будете!», у Бальзака — «ничтожен и алчен мир человеков», у Кафки — «Мир холоден и ужасен своими страшными и загадочными метаморфозами, и не к кому приклонить хрупкую душу». Только Набоков отваживается в своем послании бескомпромиссно объявлять художественное мастерство самодовлеющим в литературе....
        И только когда Художник находит в себе силы могучим усилием интеллекта и души ПЕРЕСТУПИТЬ за край такого послания, очерченный им самому себе, — вот тогда это — настоящая победа.
        Якову Шехтеру это удалось.