* * *

В зеркало видишь женщину за рулем
фольксвагена, с освещенным и грубым
подбородком, исчезающими в тени
глазами. Приближаешься к светофору,
нажимаешь на газ, на тормоз. Громады
облаков восстают друг на друга над белой
и плоской фабрикой, автомобильными
мастерскими, некошеною лужайкой, где тоже
белые (уже) одуванчики убегают, еще не
облетая, неизвестно куда, по блестящей,
как вода на солнце, траве. Мгновенье
твоей жизни, одно из единственных.
Ты входишь в него, как в чьем-то
рассказе мальчик, вошедший в картину,
не возвратившийся. Оно длится, растягиваясь,
границы его отступают. Оно больше
(ты знаешь) облаков и времени. Ты
в нем дома. Вдруг женщина улыбается
и машет рукой кому-то на улице, вот
этому, в джинсах, тот кивает ей, светофор
зеленеет, все едет, все движется,
заканчивается, закончилось. Радио
продолжает свой рассказ о погоде,
дорожных пробках, парламентских выборах.
Не заканчивается (говорил мне один мой
не возвратившийся из картины знакомый)
ничего, никогда.

Родился в Москве, сын прозаика Анатолия Рыбакова. Филолог, кандидат наук. С 1992 г. живет в Германии, работает на кафедре восточноевропейской истории Католического Университета Эйхштетт-Ингольштадт. В 1998 г. опубликовал первую книгу прозы, в 2007 г. книгу стихов. Печатался в журналах "Арион", "Звезда", "Дружба народов" и др.

Я не вижу, когда не пишу. Т.е. это тоже, конечно, не так. Но все-таки... я приезжаю куда-нибудь, в какой-нибудь новый город, и вижу по-настоящему только то, что как-то соотносится с какими-то будущими... или возможными... стихами, которых я никогда, может быть, не напишу... не в этом дело. Но вот это соотнесение видимого, т.е. «внешнего», т.е. если угодно «реальности» с каким-то внутри тебе намечающимся «текстом»... Малларме был прав – мир существует в конечном счете для того, чтобы превратиться в книгу.