Страны и регионы

На самом деле внешняя языковая среда безразлична, если только не интересуешься живой сиюминутной разговорной речью, – но это скорее удел прозаиков, чем поэтов. Выйдя из подмастерьев, поэт уже пишет на собственном языке, пуповина с общим разорвана. Это как бы снимок с некоторого периода собственного развития, или срез, с последующей ретушью. Мой собственный стихотворный язык уже настолько далек от живого и обиходного, что даже безразлично, на каком говорят вокруг, будь то Прага или Москва. Английский, как бы второй родной, независимо от того, где я живу, в этом смысле менее нейтрален, чем чешский, но он прорывается в стихи реалиями, которые по-русски называть нередко просто глупо.

В новых стихотворениях Цветкова перед нами предстаёт мир не столько нонконформистского субъекта, сколько оживших природных стихий, разыгрывающих безумные мистерии. Впрочем, это началось ещё в стихах 1980-х годов — вода в разных видах и формах была в них одним из полноправных героев. Герой уходит на задний план. <...>
В прежних стихотворениях Цветкова история была полем битвы, которое преодолевает герой, проходя насквозь через тела борющихся. В новых история и даже собственная биография — нечто внешнее. Они вызывают у героя смесь ужаса, иронии и сочувствия ...



Цветков вернулся в поэзию на энергии «второго рождения», но рождается он в мир хоть и менее (иначе) абсурдный в его глазах, но столь же непостижимый, и потому наработанный им за долгие годы инструментарий для выражения невыразимого поэт по мере надобности использует. Это не в последнюю очередь игровые приемы языка. <...> Только не надо цветковскую игру путать с беззаботными играми постмодернизма: то была суровая игра духа, стремившегося переиграть «human condition», по нелирическому западному слову, а по-русски — человеческую участь.