Значит, так. Вынимаешь резной ларец,
ломаешь замок зубами клещей,
открываешь и говоришь: «Покажись!»
Из ларца вырастает резной дворец.
Во дворце – Кощей над мискою щей,
в Кощее – Кощеева жизнь.

Или так. В поле – сруб, а над срубом – дуб,
а на дубе – сук, на суку – сундук,
в сундуке – барсук худой, словно жердь.
В барсуке перепёлка гнездо свила,
в перепёлке – яйцо, а в яйце – игла,
на игле – Кощеева смерть.

Или так. Тебе девяносто лет,
но ты на ходу. На свою беду
приходишь в цех, там ты старше всех
вместе взятых. Твой партбилет
подписан Троцким в двадцатом году,
а в тридцатом пошит жилет.

Но тебя шатает. И ты летишь
затылком в землю и так лежишь,
хрипишь, чтоб тебе помогли.
Над тобой склоняется несколько лиц,
медсестра надевает иглу на шприц, –
и что там, на конце иглы?

Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета, автор ряда научных монографий в области психологии и психиатрии. Публикации в журналах «Арион», «Воздух», «Крещатик», «Октябрь», «Знамя», «Новый мир» и др. В Одессе изданы девять книг стихов и две книги стихотворных переложений псалмов, три книги опубликованы в Москве. Лауреат премии-стипендии Фонда Бродского (2008), шорт-лист Премии Андрея Белого (2007), специальная премия «Literaris» (Австрия) за книгу «Семейный архив» (2010).

Положение поэзии в современном постсоветском мире, включая эмигрантские анклавы, боюсь, никому не нравится, а самим поэтам — прежде всего, хотя по разным причинам. Когда-то была статья «Театр в отсутствие любви и смерти», жаль, не могу вспомнить автора. Название можно перефразировать иначе: «Поэзия в отсутствие читателя, редактора, критика и (что важно) корректора. Вакуум порождает безграничную свободу в эксперименте, игре. Из этой игры рождается иногда нечто вполне толковое. <...> Мне, человеку, как бы сказать, зрелому, нынешний литпроцесс очень интересен, хотя и радует далеко не всегда. В вакууме очень легко двигаться — никакого сопротивления среды. Но невозможно дышать.

Его поэзия всемирна — в том смысле, что эта интонация сдержанного плача относится к каждому из нас. Но она не надмирна — а именно что «вмирна». О жизни на миру — убогой, жалкой, достойной сочувствия (человек — как-никак). О смерти на миру — и ох, не красной.



Если бы мне предложили в трех словах охарактеризовать поэтику Бориса Херсонского, этими словами были бы: компетентность, немногословие, трезвомыслие. Ни один эпитет, ни одна метафора не являются у него «украшениями» текста. Все они служат инструментами глубокого и трезвого анализа.