21 – 43
Двадцать один – сорок один, двадцать один – сорок три.
Она лежит, груди литые, как истуканы, в воде,
Нежный ил на животе. Она видит: по небу бегут
Сверстники и земляки. Стойте, сверстники и земляки,
Не бегите, там смерть.
Я видела, как кладут вам на грудь тряпочные венки,
Мне говорили, целуй, но боязно целовать
Наспех зашитых чужими людьми,
Взрослые понимали, кивали мне головой, мол, нацелуешься вдоволь.
– бабушка! посмотри, на соседней могилке яблоки.
– не бери, это покойников.
– но мне разрешили…
– бабушка! посмотри, твою левую грудь забрали чужие люди,
тебя брили наголо, всей семьей покупали парик.
– не смотри.
это для взрослых.
– бабушка! как не смотреть, если я уже взрослая, как не смотреть,
если я не понимаю, как оставаться женщиной, когда вместо груди - протез,
как оставаться женщиной, когда вместо волос – парик?
– я родила двух детей.
– бабушка! посмотри, одна из них уже кормит собаку,
чтобы вылечить туберкулез, а вторая мне говорит:
я не могу найти работу – всюду знание компьютера
и берут до тридцати пяти. а я двадцать лет на производстве,
чему я могла научиться? только его любить.
я продавала цветы, но там ничего не шумит,
я шила картофельные мешки и собирала капусту,
но там нет моей бригады, нет косуруковой гали, нет начальника цеха.
Бабушка отвечала: что поделать, и захлопывала холодильник.
– ишь, хреново живем – окорочка едим, в кухню поставили телевизор,
таня шьет новый чехол на диван. а им все хреново живем.
– бабушка! посмотри! я по губы в воде, а по небу бегут
сверстники и земляки, вода заживает в легких и каменеет ил,
я тебя не люблю.
– ты там посмотри по программке, когда начинается фильм.
– в двадцать один – сорок три.
Как быть
Он обожает быть жалким.
Стоит на паркете босыми ногами,
Смотрит как попрошайка,
В нем все говорит: возьми на руки, мама.
Трогает меня руками,
Говорит: не заводная, живая,
Не девка с плоского монитора,
Из тех, на кого я по-скорому,
Пока меня не замечают.
Он говорит: я бросил пить,
Но вчера не выдержал и надрался,
Да так, что навалил в штаны,
Не донес, обосрался.
Зашел в подъезд, снял трусы,
Те, которые ты мне покупала.
Мне тридцать лет, я непутевый сын,
Я не вернусь к маме.
Он обожает быть жалким,
Он говорит: полюби меня.
Я собираю книги, допиваю чай
И вспоминаю, что он никогда не смеялся,
Не признавал бога и постоянно боялся,
Что его уволят с работы.
Потом, выходя из подъезда,
Я поднимаю голову, а там,
Над Сивцевым Вражеком
Он, перебирая ногами,
Парит босиком в пустоте.
Люцида
двое, разного пола, оба в белом,
выходят из стен ванной комнаты,
они говорят: «ты не прописал программу».
но я не боюсь, все как обычно, – схлопывается внезапно.
Вася в тексте ищет оплошность,
не находит и говорит: «забирайте».
но я знаю, что эта игра спотыкается
на том самом месте, где я объясняю
различия между греческим салатом и цезарем
и под столом глажу его голые ноги,
потом нахожу медальон.
и Вася кричит: «Люцида! Люцида!
где я мог допустить ошибку?»
он трясет головой и плачет, бьет о стол свои записи.
и я ухожу в ванную, чтобы не видеть его страданий,
или, скорее, он сам меня создал так,
чтобы я уходила в ванную каждый раз,
когда обнаружена слабость в программе.
я вижу их и говорю: «забирайте,
все равно я его достану
не в игре, так после смерти»
и медальон надеваю.
Экспозиция
Стонет глухонемой,
Из кармана рубахи доставая скомканный лист,
Показывает и плюет в лицо надменным туристам,
Что понаписано – не прочесть,
Но просит он денег.
Ветер жует белье,
Муравьи облепили корку,
Кошка крадется на солнцепек,
Кого–то хоронят.
Как лежать пеплом в цветах
И под барабаны нестись
Сквозь, к новой жизни.
Весело и опрятно:
Ни каких тебе ни попов,
Ни отпущенья грехов,
Ни слез, ни причитаний,
На кого ты меня оставил,
Куда я теперь с твоими долгами.
Только коровы молчат,
Город не замолкает,
В полдень от солнца
Гудки моторикш и оклики продавцов
Покрываются пленкой испарины,
Обезьяны хороводят деревья.
И чайные мастера
В засаленных фартуках объясняют на пальцах,
Куда отдавать деньги:
Сегодня за чай – пятнадцать,
Завтра придешь пораньше
И на десятку выпьешь две чашки.
«милый друг, тебе здесь не нравилось,
ты говорил: для полной картины
не хватает насилия, – всюду грязь,
куда ни глянь, везде нищие,
на дорогах коровье дерьмо,
забытые фасады жилищ,
треклятые торгаши, жадные рикши…»
Тяжело опирается небо
О ступы на крыше храма.
Разбивается зеркало,
Льется по моим глазам,
Теперь уже легче дышать,
И я научаюсь заново
Делать все без тебя.
Вот, ничего не осталось.
Я улыбаюсь. Картинка вздрагивает и помещается в сердце.
Missing
а он лежит себе в позе орла,
в колючих кустах,
на рыжих камнях.
мама объявляет вознагражденье –
сто тысяч руппи
за новости, за фотографии,
за что угодно, лишь бы знать,
где его носит.
а он плывет над головами
в переполненном ресторане,
на музыкой,
над стаканами с соком и чаем,
над разными языками
и посылает воздушные поцелуи.
муравьи доедают его глаза
и змея сделала кладку
у самого его сердца.
а на закате то самое место,
где он оставил тело,
отражает розоватые струи.
Светлана
Света, Светонька, не просыпайся – это я, ласковый как змея.
Видишь, пепел на алтарях, видишь, кончилась пуджа и нищие разобрали прасад.
Света, Светонька, не просыпайся, спи, моя милая, светлым сном,
Я здесь, с тобой, твой король – Разрушитель.
В сумраке храмов живут меня каменные изваянья –
Я ими смотрю, как ты кланяешься и поешь.
Спи Светонька, спи. Слушай – гудит колокол. Слушай – шумит тростник.
Я стал светлым столпом, я притворился змеей,
Не лебедем и не быком и не чтобы тобой овладеть –
Я просочился в твой сон тонким дымом, ласковым звоном,
Чтоб на тебя смотреть, чтобы в тебя смотреть, как в тебе пламенеет смерть,
Как она вся твоя: в каждом твоем всполохе, в каждом твоем взгляде.
Спи, Светонька, спи, и смерть твоя будет спать.
Только когда хранитель станет убирать храм и разбудит тебя –
Не вздумай забыть о смерти, можешь забыть меня,
Но о смерти не забывай, если не хочешь вернуться обратно.
Ченнай
Вокзал просыпается, расцветает
Мешками с рисом, спящими на полу пассажирами.
Гул вытекает из сердца
Ломает радиоволны, расслаивает мотивы –
Шипит приемник. Выдыхает потный носильщик.
Высота задрожала и стелется по перрону.
Крысы кочуют из вагона в вагон.
Малолетние грузчики с мобильными телефонами
Рассматривают белых женщин.
Брат засыпает рядом,
Танцует и смотрит, как ты
Прыгаешь над рельсами, над смятеньем
И не боишься. Забыл, как называется слово –
Вспомнил, куда нужно идти:
Серия начинается в точности с того места,
Где кончилась предыдущая –
Герои возвращаются в новых вариантах:
Первый убить.
Второй спасти.
Третий вспомнить и рассмеяться.
И щурятся от удовольствия
Бесконечно черные глаза божественной мамы.
Аруначала
каменная тропа в лесу
это эмбиент
неведомая птаха щелкает ломанный ритм
на краю запределья
ухает филин
под горой имам на башне мечети
разгоняет протяжный напев
голос из-под земли
слышишь, стрекочет лес
он поет по тебе
|
