* * *
Господи, каких же людей ты создаёшь несуразных, в неудобных туфлях, надувных сапогах, голова-на-вате. Пожалуйста, как в первый раз, делай меня внимательно.
Как из-под купола цирка летят гимнасты, — единственно верно.
* * *
Мы постепенно становимся городскими монетами в искусственном водоёме. Нас для другого счастья вынули из кармана — слышишь, с какими словами нас отпускают на волю.
* * *
Какие смешные головы у всех говорящих, Ноги у прямоходящих, Глаза — у вперёдсмотрящих. У всех для любви такие чужие предметы, Как новые руки, пришитые К старым солдатам.
* * *
Слишком мало рук и ног — Слишком много головы, Человек без рук — без ног Прыгнул выше головы, Я осталась как пенёк в обезглавленном лесу, В обездоленной траве, Меня миленький не любит
. . .
В этом месте оркестр делает паузу, Бабочка садится на палочку дирижёра (всё происходит на открытом воздухе, это понятно), Любовь впитывается в кожу как запах, Становится неизбежной. Ты можешь совсем ничего больше не делать. Тебе просто некуда больше деться.
Я поцеловала твой рот, ________. (далее вставить любое подходящее по смыслу имя)
* * *
Человек, мыслящий в категориях света, Понимающий, что ему будет за это, Сколько стоит такая радость — Мы ещё не расшились, но уже истрепались. Мы ещё не опали, как те знамена, Но уже смотрим, откуда подует ветер, (кто следующий будет за нас в ответе), Чья голова будет бежать по блюду И голосить — я такого уже насмотрелась, Выключи это кино, поставь другое, Про то, как болело горло, а тело пело.
* * *
Изобрази, как ты идёшь вперёд, как будто наступаешь на весы. Изобрази, как ты стоишь и ждёшь, как будто нарисованная дверь. Вот люди прислоняются к тебе, а ты — воображаемый проём, похожее на женщину пятно.
Мне тесно в этой комнатной игре — настольной, наладонной и нательной. Какие-то бесформенные тени стучат в меня и маются во мне.
* * *
Кирпичный рот, кирпичный рот закрой и стой, как этот маленький солдат до полу — мёртвый, в пыли, как мелом обведённый на асфальте, в пыли, как в чёрно-белом (белом) конфетти. Как будто праздник, а тебе — не надо, а у тебя — кирпичный рот, больная речь. И кто-то ласковый идёт тебя сберечь от снегопада.
* * *
Как мелюзга распускает сопли, валенками пытаясь попасть в галоши, я, не умеющая произнести — градусник, антресоли, приношу победное слово любви — перочинный ножик. Там наверху неустанно живут соседи, там подо мной что-то все время бьётся, на моем уровне, на уровне моих глаз — колени. Женщина то ли плачет, то ли смеётся.
* * *
Ты в это лето ничего не бойся, Тебя отметят крестиком в журнале, (тебя отметят — ничего не бойся), Разоблачай друг друга от души.
Вот жизнь пошла, меня не задевая.
Скажи — я спал на острие трамвая, меня доска пришибла гробовая — вот неочищенная кожица земная, я здесь у вас немного постою.
Выходит хор — сама и виновата.
Хор улыбается, меня не задевая, и дышит сквозь картонную трубу, и шип его меня не задевает, на теплоходе музыка играет, и время заикается, икает, а я опять стою на берегу.
* * *
Каждая тварь осталась в своей печали. Нет ничего невыносимого, Если мы говорим о пожаре. Если мы водолазы в воздушном шаре, Неуместные родинки за ушами.
Каждый охотник желает — зверь выходит наружу, Нет ничего неразрушимого, Если такое бывает. Чертовые развалины становятся и остаются, Мы — тоже пепел нас укрывает.
* * *
Посмотришь поближе — а это всё дом пустой, посмотришь поближе — и это всё дом пустой… А ты не смотри поближе, вообрази себя с морским камушком за спиной, с голыми пятками — на песке-в песке-под водой. Больно уж мал твой шаг, тих твой зов, земные воды лижут твое лицо. Смерть собирает ракушки, смотрит на горизонт.
* * *
Но женщина-вагоновожатый уже закрывает двери, честно предупреждает: я — женщина-вагоновожатый, спящая королева, сделаю твой кратчайший путь до любви шёлковым, почти незаметным. Помнишь, ты ещё в школе рассматривал мои рычаги и лампочки, мои коленки? Кто там целовался на остановке? Кто собирался бить морды? Всех (нас) заберёт (однажды) женщина-вагоновожатый. Доставит до дома Доставит до дома.
Женщина, работающая в метро
Целый день под землёй просидела в стеклянной банке, как в хрустальном гробу, проводила сутки. На прямые вопросы отвечала, мол, всё в порядке, жду — вот он придёт, запутается в этих штуках:
— Почему нет пропуска в царство мёртвых? У меня проездной, ошибся дверью.
…Даже в обеденный перерыв не выходит на воздух, только сидит и щёлкает чёрным клювом: где же тот человек-человек, который в тёмно-сером метро — голубые своды.
* * *
Это было время металлического вдохновения — время получения воздуха из чужой смерти. Сами собой открываются рты, небесной росы полные. Мы с тобой под этим небом такие необязательные, от нашего тела исходят радуги — семихвостые радости, коровяки — небольшие алые коровы, божьи творенья, густые капли. Все черешки упавших листьев показывают в одном направлении — на север. Мы смотрим сквозь призму четвёртого измерения, глаза — напротив, глаза — краснобаи.
|