Лелеемый им самим образ литературного хулигана доставлял немало беспокойства областной писательской организации. “Пущать или не пущать, решали мы”, — говорилось о стихах Макса в предисловии к одному из коллективных сборников. Все-таки “пущали”. Поскольку батуринская поэзия <...> не сводима к одному лишь эпатажу. В Максе свободно уживались и enfant terrible томской литературы (“Бог любит троечниц с ногами Моны Лизы…”), и куртуазный маньерист (“Вы вся — изящество, вся — женственность, вся — нега. / На Вас меха и финская дубленка. / С какою грацией Вы мучили ребенка / За то, что он жевал кусочек снега…” — написано задолго до появления Степанцова и К), и нежный лирик:
Беременные женщины не спят
они впотьмах следят за плода ростом
или задумавшись лежат так просто
за девять месяцев свой перекинув взгляд.
Острое, болезненное подчас мировосприятие (“Как сильно кровь из сердца расплескалась! / Я раздарил свои иммунитеты / живущим радостью / и я тебе достался / как бесполезная, но редкая монета”), постоянное предчувствие конца (“Каждый мой шаг — ожидание кирпичей и колодцев”)...
