В прозе Улитина можно уловить отзвук «телеграфного стиля», яркой новации времен его молодости. Но телеграмма адресована самому себе, а ее ритм звучит примерно так: было-помню-точно помню-точно было... А дальше знаки препинания, сомнения, припоминания.
Михаил Айзенберг
Улитин — не свидетель эпохи в обычном понимании, то есть не свидетель тех событий, которые впоследствии образуют эпоху в историческом каноне. Улитин — свидетель более важный, свидетель каждого дня эпохи в том виде, в котором он непосредственно переживался им и людьми близкого круга. Между его письмом и тем, что называется эпохой, именно та дистанция, которая всегда присутствует между временем и человеком, в котором он живёт. Эта проза как бы не делает попыток осмысления в широкой ретроспективе. Как бы не ставит перед собой обычных для русской литературы (в том числе и для неподцензурной литературы того времени) задач осмысления истории. История здесь просто проживается, оказывается вплетённой в изложение на уровне очень мелких деталей.
Станислав Львовский
Кому адресованы эти тексты? Зиновий Зиник пишет, что читатели Улитина и его персонажи (т.е. те реальные люди, чьи слова он записывал и использовал) совпадают, что Улитин рассчитывал на их реакцию, на их отклик, на их знание упоминаемых обстоятельств. И характерно, что и Зиник, и Айзенберг с Улитиным были близко знакомы. А что достается читателям нынешним, лично автора не знавшим? Что, кроме звука и интонации? Думается, в первую очередь — тот самый “шум времени”, слова, голоса, мысли, фразы, этот шум образующие.
Андрей Урицкий
