 предыдущий текст . Мария Степанова . следующий текст  |
|
Небо Гоголя
|
В пространстве литературного бессознательного, там, где память об авторе почти утратила связь с текстом, их двое: Пушкин и Гоголь. Они на пару обеспечивают золотой запас золотого века; один отвечает за поэзию, второй за прозу, из шинели одного все мы вышли в свое смешное и страшное настоящее, второй — тот самый русский человек, каков он явится через двести лет, вот-вот то есть, в самом недалеком будущем.
Что-то крайне убедительное есть в этой детской картинке. Пушкин в ответе за небесное («идеальное»), Гоголь за земное («реальное»). Пушкин — «поэзия», Гоголь — «правда»; пока Пушкин формирует безлюдное пространство должного, Гоголь подставляет реальности целый арсенал зеркал, и та с готовностью предъявляет свои комические кривизны. Россия живет по Гоголю, как по календарю, охотно выпадая из одного преувеличения в другое. Литература примеряет к ней страшные сказки о главном и неглавном, и все они оказываются к лицу. Повседневность с легкостью подражает литературе, используя ее инструментарий (искажения, температурные скачки, перепады пафоса, закадровую музыку, форсированный звук), выстраивая нашу жизнь по законам поэзии там, где для последней, казалось бы, нет ни времени, ни места. Но поэзия эта странного рода, и Пушкин с его тайной свободой и пением без отзыва ей совсем уже не родня.
Впрочем, если отделять поэзию от прозы не по набору формальных критериев, но по роду задач, получится, что и гоголевская проза — проза только по имени. Функция у нее сходная с поэтической: это работа поводыря, проводника, помощника в походе по чужим и небезопасным краям. Ее дело — обживание, упорядочение, а иногда и переустройство чужого коллективного опыта. Она отпугивает призраков или хотя бы помогает нам признать в них старых знакомых. Она стоит у колыбели с огнем — и место действия становится видимо далеко во все концы света. Но что это за место, жители которого нуждаются в проводнике до такой степени, что им надо разъяснять простейшие обстоятельства топографии? Русский золотой век возник как бы сам собой, без разбега, без родной архаики, без семейных архетипов и символов. У цивилизации Запада есть общая детская, закрытое внутреннее пространство, куда не заглядывает новая история. Это — семейный альбом, родная античность, которая до сих пор верой и правдой служит людям в качестве универсального языка. Для России такой античностью стал Гоголь; другой у нас, кажется, и не было.
Как работает это внутреннее пространство, как оно соотносится с внешним? Как гоголевская Россия соотносится с николаевской (или, например, с путинской)? Это можно было бы описать в логике Даниила Андреева: как видимое-невидимое седьмое небо, шапкой нахлобученное на воздушный столб, стоящий над страной. Все главное, все, что нуждается в объяснениях или является объяснением, происходит именно там. Это наше внутричерепное пространство; там разворачивается драматическое шоу сверхкрупных фигур в нарядах собак, запорожцев и столоначальников. Внутренние дети и родители русского бессознательного изъясняются гоголевскими фразами; внутренних взрослых там почти не встретишь. Это сумеречное место, известное до нищенских подробностей, с нечеловечьей силой сжатое в кулак («сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют»), двести лет как не меняется, ему незачем, мы отродясь знаем о нем главное: оно вне закона. Здесь может произойти все, что угодно. Что-то похожее мы знаем (или подозреваем) и о себе.
Кажется, что именно поэтому небо Гоголя оттеснило и заслонило от нас пушкинское, которое куда ближе к тому, что можно было бы назвать всечеловеческим, и потому куда дальше от любого суммарного «мы». Там, где Пушкин, стираются родовые и видовые черты; там холодней и ясней; существенно и то, что там начисто отсутствует непрозрачность — а ведь это одно из главных свойств, что мы знаем за собой и мирозданием. Ничто из происходящего там не подготовит нас к жизни (да и к смерти, если на то пошло); знание, которое там приобретается, нельзя ни разделить, ни применить. Зато гоголевский мир не выносит абстракций; его основа — позиция непродуктивного незнания: самая утробно-близкая, переживаемая каждым каждую ночь. Если бросить мечту о Пушкиногоголе, о гармоническом сосуществовании двух поэтических систем, мы увидим, что Гоголь оттеснил конкурента почти до райских врат — и накрыл-таки нас своей чугунной шинелью.
И все-таки под этой шинелью — тепло. Какое-то неотменимое знание о себе самих делает для нас близким именно гоголевское небо. Оно ближе, то есть ниже: склонилось до самой земли, так что и не догадаешься, что зеркало перекривило. Свод прекрасных и ужасных историй легко заменяет свод небесный; но в его присутствии тверже держишься за собственную человечность, за святость трюизмов, за спасительную силу типического. Унизительное, стыдное, неизбывное чувство общности, которое накрывает нас не только в больнице, бане, пионерлагере, но и в минуту любого коллективного переживания (скажем, в темном кинозале), не дает утратить собственные очертания. Фигуры на экране огромны: для кого-то Брут и ПериклЕс, для кого-то, с поправкой на местность, Ноздрев и Пульхерия Ивановна. Но для тех, кто выходит из зала, разницы никакой.
|
|
 |
 |
Все персоналии
 |
поэт, прозаик
Москва
|
Поэт, прозаик. Родилась в 1972 г. Окончила Литературный институт, главный редактор интернет-портала «Кольта». Лауреат премий журнала «Знамя» (1993, 2011), имени Пастернака (2005), Андрея Белого (2005), Московский счёт (2006, 2009), премии Хуберта Бурды (Германия, 2006), премии LericiPea Mosca (Италия–Россия, 2011) и др. Стипендия Фонда памяти Иосифа Бродского (2010). Стихи переведены на английский, иврит, итальянский, немецкий, сербо-хорватский, финский, французский и другие языки.
...
|
О ней пишут
Одно стихотворение Марии Степановой
Рецензия на книгу Марии Степановой «Киреевский»
Григорий Дашевский
Александр Морозов
Об одном стихотворении Марии Степановой
Интервью с Марией Степановой
Мария Степанова. Стихи и проза в одном томе. — Москва: Новое литературное обозрение, 2010.
[Переписка Александра А. Тимофеевского и Марии Степановой]
Фаина Гримберг, Фёдор Сваровский, Анна Глазова, Константин Кравцов, Геннадий Каневский, Павел Гольдин
Александр Тимофеевский
О русской поэзии 90-х годов
О «Прозе Ивана Сидорова» Марии Степановой
Книжная полка Владимира Губайловского
О «Прозе Ивана Сидорова» Марии Степановой
О «Прозе Ивана Сидорова» Марии Степановой
Интервью с Марией Степановой
О книге Марии Степановой «Физиология и малая история»
Наталья Арлаускайте
Интервью с Марией Степановой
О диптихе Марии Степановой "Утро субботы, утро воскресенья"
Интервью с Марией Степановой
О поэзии Марии Степановой
О книге Марии Степановой "Физиология и малая история"
Илья Виницкий
Лиля Панн
Елена Фанайлова
Григорий Дашевский
Тексты на сайте
Интервью с Сергеем Кругловым
OpenSpace, 7 ноября 2008 г.
О книге Михаила Айзенберга
Booknik.ru, 14.10.2007
Предисловие к книге Леонида Шваба "Поверить в ботанику"
Новая камера хранения
Воздух, 2018, №37
Воздух, 2016, №1
Воздух, 2010, №3
Воздух, 2008, №4
Воздух, 2008, №4
Воздух, 2006, №4
Воздух, 2006, №2
Воздух, 2006, №1
Премия Андрея Белого, 2005
Премия имени Пастернака, 2005
Премия Андрея Белого, 2001
[О Дневнике Любови Шапориной]
Citizen K, 2011, № 6
[О Марине Цветаевой]
Коммерсантъ / Weekend, №37 (133), 25.09.2009
Коммерсантъ / Книжный квартал, № 13(109), 10.04.2009
Русская Жизнь, 27.08.2008
[О Сильвии Плат]
КоммерсантЪ–Книжный квартал, 5.09.2008
КоммерсантЪ-Книжный квартал, 4.04.2008
Стихи
Знамя. — 2006, №9
КоммерсантЪ-Книжный квартал, 21.12.2007
Стихи
Знамя. — 2004, № 9
|
|
