Гармонист

Ефим Вавилонович ткнул прутиком и спросил: «ты гниль?» Гнилое с коричневой кожей яблоко проткнулось и в некоторых местах вспенилось белым. Такие же, сросшиеся боками, удерживались вместе целофаном. Но и целлофан разлезся. Он отвернулся. Его брюки поверх бот собирались в складки, обтрепались. Он ступал по грязи. Темнело. «Ты бы это... не надо, не надо...» - уговаривал Ефим Вавилонович, подворачивая все влево, в глубь бесконечного леса.

Окончил Московский институт стали и сплавов. Дебютировал в конце 1980-х гг. в самиздате (альманах «Эпсилон-салон»). Наряду с прозой публиковал также стихи (в том числе от имени литературной маски Вепрь Петров — актуальная в начале 1990-х ироническая эстетизация бандитизма: изящные верлибры, написанные киллером о своем ремесле) и короткие пьесы. Регулярно печатался в журнале Черновик, издававшемся Александром Очеретянским в Нью-Йорке.

Думаю, что не ошибусь утверждая существование явления, которое можно назвать прозой «Эпсилон-салона». Одним из главных факторов, определивших его специфические черты, было отталкивание от господствующей официальной эстетики. Пуританскому ханжеству противопоставлялась сосредоточенность на «проблемах пола», сопровождавшаяся детальными описаниями акта как такового, изобиловавшими физиологическими подробностями; лексическому пуризму - частое употребление так называемых нецензурных слов, фактически приводившее к их детабуированию. При этом авторы альманаха были далеки от примитивной чернухи, проникнутой социально-критическим пафосом. Утомительную серьезность они отвергли ради торжествующей игровой стихии. <…> Всё сказанное в полной мере относится к рассказам и пьесам из недавно вышедшей книги «Жир Игоря Левшина», поскольку Левшин был одним из наиболее активных участников «Эпсилон-Салона». Принадлежность художника к той или иной группе - это отправная точка, удобная для начала разговора. Художник интересен не сходством, а различиями. Что же останется в сухом остатке, если вычесть из книги черты типические? Останется характерная, легко узнаваемая манера письма. Останется близость к обэриутам: «Тот, кто и был, вероятно, Ворониным, влез в зуб щепкой от спичечного коробка». - так бы мог начинаться и рассказ Хармса; «Еще есть у меня претензия,/ что я не ковер, не гортензия». - воскликнул Введенский – «...то, что было редактором стенгазеты транспортного цеха, задумалось, лежа боком в песочнице: «а не стать ли вещью?» - аукнулось у Левшина.