Критики и всякие окололитературные люди, с прискорбием наблюдая, как мучается современная им литература — сложная, усталая, отягощенная почти неотрефлектированным постыдным опытом прошлых лет, помнящая о скелетах в своем шкафу, множащая в поисках выхода из тупика всевозможные “измы”, — неминуемо начинают мечтать о простом и красивом решении всех проблем, о явлении deus ex machina, об Александре Македонском, который разрубит Гордиев узел. В русской традиции эта мечта трансформируется обычно в ожидание “самородка” — большого, необработанного, не тронутого интеллигентской “порчей”, подлинного и цельного таланта, который должен явиться непременно с какой-нибудь — социальной или географической — периферии и сказать свое “весомое, грубое”, простое Слово, восстановить подорванные декадентским релятивизмом истинные ценности, порвать паутину хитромудрых “концепций”, которая оплела литературу и не дает ей дышать и двигаться вперед. Хорошо, ежели и внешне этот “самородок” будет являть собою контраст хилому, вырождающемуся племени современных литераторов — то есть будет и молодой, и сильный, и красивый.

Родился в Иваново. Учился в Ивановском энергетическом институте, затем на филологическом факультете Ивановского университета и в его аспирантуре. Кандидат филологических наук (1985), преподаватель кафедры советской литературы (1981—1992), доцент (1992). С 1991 г. в течение 10 лет заведовал (последовательно) отделами публицистики и библиографии журнала «Знамя», одновременно публикуясь в газетах («Независимая», «Новая», «Литературная», «Известия» и др.) и массовых журналах и ведя авторскую рубрику «Голод. Практическая гастроэнтерология чтения» в сетевом Русском журнале, — итог этому периоду был подведен сборником статей «Газета, глянец, Интернет: Литератор в трех средах» (2001). Заведовал отделом общества в журнале «Профиль», был колумнистом газет «Время МН», «Газета», «Взгляд». Академик-учредитель Академии российской современной словесности (1997). Лауреат премий журналов «Литературное обозрение» (1989, 1990), «Знамя» (1999).

Есть в самом жанре что-то, что позволяет профессионально написанным рецензиям, даже вырванным из газетно-журнального контекста и помещенным в собрание сочинений, не превращаться в гербарий, а нести свой контекст в себе.

Рецензия — хотите вы этого или не хотите — жанр "прямого действия", сильнейший инструмент влияния на всех участников так называемого "литературного процесса", то есть на писателя, читателя, издателя.



Что же мы приобрели за 20 лет относительной свободы? Пока что не очень отрефлектированный опыт. Это ж счастье какое — работаешь в богатом еженедельнике, пишешь, как каторжный, статью в каждый номер, на втором году службы тебя вдруг вызывает на рандеву владелец издания, банкир и прочее-прочее, и говорит: "Что же это вы пишете? Вы что, продались мировому империализму? Хотите сладко жить?" В ходе беседы выясняется, что владелец вполне себе "правого", либерального издания — по убеждениям "левый", чему не мешает особняк в Люксембурге, куда он улетает на каждый уикенд, и прочая собственность. Короче говоря, работодатель не выдержал моей "свободы слова", и под псевдонимом написал (первый раз в жизни!) в собственный журнал статью "против" меня. Отредактировав и сократив, ее напечатали как "письмо читателя". Тогдашний главный редактор журнала прислал ее мне "мылом" в подлинном виде, обозначив в окошке "тема" — "Свобода слива". "А что? — подумал я тогда, — меня не уволили, не запретили писать, ответили публично. Чего ж еще желать? Свобода!"

И все-таки свобода — это что-то другое. Либо ты мрачный йог, заведомо от всего свободный, либо ты нормальный человек, вынужденный путем разнообразных компромиссов удерживать некий хрупкий баланс между желаемым и наличным. Свободе надо учиться.

Ирина Роднянская заметила как-то, что А.Агеев не любит слово "пафос". Слово не любит. А вот пафосом не брезгует. Просто лучше других скрывает. Пафос этот, часто невыговариваемый, но всегда присутствующий в фундаменте, направлен, как мне видится, в первую очередь, на отстаивание представлений о литературе как о безусловной ценности, сомнения в которой уместны лишь до известного предела и, скорее, по частным поводам. Членение на "культурное" - "варварское" или даже "сакральное" - "профанное" (хотя это, казалось бы, понятия уж совсем не из агеевского мира) постоянно присутствует в сознании критика и достаточно часто и отчетливо проявляется в его текстах.



Интересно глубинное противоречие живого человека, что, зная о "бессмысленности" своего дела, им все равно занимается. Яростно. (Хотя скажи Агееву что-нибудь про "упоение в бою" — только хмыкнет.) Отплевываясь. И — страшно вымолвить — с удовольствием.