13 февраля проект «Культурная инициатива» открыл новый проект: цикл лекций по русской литературе 1950–2000-х годов под общим названием «Система координат». С первой лекцией, посвященной концепции «нового эпоса», выступил Фёдор Сваровский.

Иллюстрируя свои соображениям стихами Арсения Ровинского, Леонида Шваба, Павла Гольдина, Сергея Круглова, Павла Настина и других авторов, Сваровский в развитие своей прошлогодней статьи в журнале «РЕЦ» (вып. 44, июнь 2007) описал стратегию «нового эпоса» как построенную на игре контекстов (в отличие от модернистской игры слов и постмодернистской игры смыслов), на движении рамки по плоскости реальности при максимальной отстраненности, непроявленности авторского голоса. При этом языковые характеристики высказывания отходят на второй план и могут варьироваться сколь угодно широко, от научного доклада до разговорной речи. «Новый эпос» также характеризуется, по Сваровскому, представлением героя, находящегося в том или ином конфликте с обществом, в критической, переломной ситуации. Назвав среди предшественников «нового эпоса» Виктора Полещука, Сваровский отметил, что в массовом порядке стихи этого рода стали возникать в русской поэзии лишь в последние годы, и связал появление этой новой волны с кризисом «новой искренности». При этом Сваровский пояснил, что высказываемые им соображения в значительной степени разделяют Ровинский и Шваб, у других же авторов, вплоть до Бориса Херсонского и Марии Степановой, он усматривает черты «нового эпоса», что называется, «без спроса».

По предложению Сваровского со стихами выступили также поэты, которых он причисляет к «новому эпосу». При этом Игорь Жуков и Андрей Родионов ограничились чтением своих произведений, а Линор Горалик заявила о собственном понимании «новой эпичности», определив ее через фокусировку авторского внимания на приметах и свойствах времени, самом характере его протекания; в связи с этим Горалик прочитала стихи Станислава Львовского и Елены Фанайловой – двух поэтов, которые в наибольшей степени отвечают её пониманию «нового эпоса».

В дискуссии преобладала мысль о том, что некоторое явление Сваровским действительно зафиксировано, однако ни его границы, ни способы его описания у Сваровского недостаточно основательны. В частности, Татьяна Щербина отметила, что многим определениям Сваровского отвечают ключевые тексты Льва Рубинштейна и Дмитрия Александровича Пригова, а Станислав Львовский привёл пример Ярослава Могутина, также вроде бы соответствующего озвученным критериям, но на интуитивном уровне никак не поддающегося сближению с названными Сваровским авторами. Львовский также оспорил утверждение Сваровского о второстепенности языкового аспекта в «новоэпической» поэзии, заметив, что отточенность мастерства совершенно необходима и для убедительного воссоздания разговорного, сниженного, псевдонаучного и других не столь типичных для более ранней поэзии стилистических регистров. Данила Давыдов и Илья Кукулин сосредоточили свою критику на самом понятии «нового эпоса», показав, что терминологически тексты, обсуждаемые Сваровским, к эпосу отнести никак нельзя. По мнению Кукулина, правомернее говорить о «новой балладности». Кроме того, Кукулин заметил, что на «новоэпическую» поэзию заметное влияние оказал кинематограф – назвав как пример «Криминальное чтиво» Квентина Тарантино (Игорь Жуков добавил к этому наблюдению признание в том, что композиция его серийных текстов возникла с оглядкой на фильмы Жана-Люка Годара). Завершил дискуссию Дмитрий Кузьмин, заявивший, что анализ поставленных в ходе беседы проблем следовало бы перенести в академическую аудиторию, выступление же Сваровского правомерно рассматривать как групповой манифест, вполне напоминающий манифесты символистов или футуристов стремлением заявить общность нескольких подписантов как головную, авангардную часть общего для всей национальной поэзии движения. При этом, по мнению Кузьмина, интереснее всего сам факт появления такого манифеста, поскольку за последние 20 лет авторы значительного художественного уровня не выступали с декларациями своей эстетической общности, оставив такой способ группового самоопределения литераторам глубоко второстепенным, и тут можно предполагать симптом какого-то крупного перелома в литературном развитии.