Страны и регионы

Поэтому я люблю людей (особенно женщин — оттого, что я про них больше понимаю). И я люблю музыку (возвращаясь к вопросу), хотя по разным дурацким причинам редко ее слушаю. И музыкантов — они владеют тайной. И художников теперь тоже люблю, хотя и прежде бывало. И кино люблю до колик, хотя не разбираюсь совершенно. И русскую поэзию очень люблю, и самих поэтов, особенно некоторых. И свою семью, и — отдельно — дочь, которая самый мой верный друг с какого-то младшешкольного своего детства. Если бы мой дурацкий организм умел конвертировать мою любовь в счастье, я была бы очень счастлива, возможно, счастливей всех.



Из всего прагматического многообразия [рецепции поэзии] меня интересовали и интересуют главным образом две возможности: узнавание человека и разговор с ним. Речь как таковая, как система, отображающая процесс мышления и одновременно конструирующая его, для меня менее важна (а в некоторых случаях акцент на этом свойстве поэзии отвращает от чтения). Поэтический текст как историческое свидетельство не более интересен, чем письма или рисунки, сообщающие о тех же людях и фактах, вообще историческое для меня — область знания, а не переживания, в отличие от современности. Любая из возможностей искусства мне кажется несущественной перед его способностью утешить живого человека, ослабить ужас и одиночество, в которых он пребывает до последнего дня, и позволить ему говорить с другим таким же человеком.

Несмотря на присутствие в текстах Санниковой нескрываемого надлома, это ещё и книга достоинства, ведь немногие могут так хладнокровно описать жизненный мир частного человека, не желающего обманываться ложной объективностью, но дорожащего своими впечатлениями и воспоминаниями. В этом смысле поэтическая практика Санниковой представляется мне важной, так как 1) прибавляет сегодняшней поэзии вменяемости и здравого смысла, 2) остраняет ставшую популярной фигуру автора, в перспективе способного ответить на ключевые вопросы мироздания.


Нет ничего, кроме "простой" (читай, повседневной) жизни, лишённой какой бы то ни было исключительности. Срединность, похожесть — одно из важнейших свойств Санниковой, которую ничто не должно отличать от земляков, сородичей, соседей по поколению. Многие занимаются поэзией лишь для того, чтобы почувствовать свою исключительность. Наташа идёт дальше — она понимает, что в современном, рифмующем, под завязку затаренном текстами, мире занятия литературой — не повод познакомиться.



А стихи — одновременно сдержанные и пронзительные. Незащищённые в своей открытости — и жёсткие, иногда вплоть до беспощадности. Умудряющиеся соединять внутреннюю сложность с прямотой высказывания. Они все, о чём бы речь ни шла — о вещах предельно важных и настолько между собою родственных, что, пожалуй, тождественных друг другу: о любви и утрате, о близости и одиночестве, о невозможности и неизбежности, о жизни и смерти.



Обжитая изнанка повседневной жизни — то пространство, где личное усилие в стихах Санниковой пытается перестать быть литературным, вырваться из словесности — с полным пониманием, что успех этого усилия означает немоту. Вместе лицо и изнанка сообщают нам, что повседневное существование не бессмысленно, пока прикладываешь усилия, чтобы быть открытым — открытой — и обращаться к другим.