* * *Я вышел сына встретить. Школа
Была разобрана на треть.
Мне было больно на неё смотреть.
В накидке от дождя был мальчик.
Коля, окликнул я его, не видел, где мой Федь? Он улыбнулся так, что я проснулся.
Дети молочный суп варили,
Из кухни доносился запах подгорелого.
Мне почему-то остро захотелось хлеба
С стаканом молока. Но не в моём-то, Коля, положении.
Сижу я, Коля, вот уж годы в заточении,
Пишу тебе письмо
По выпавшему снегу пальцем — и оно,
Мучительно растаяв и расправив,
Бьётся клювиком в окно. Дед курице шепнул, а та шепнула бабке, а та шепнула мне:
Что по весне к разъединяющей нас адцать лет стене подъедут танки
И жахнут вдрызг по трёхлитровой банке. О, синие осколки.
И я бегу в разобранную школу
И обнимаю сына, как во сне.
* * *
Помню, из учителя труда выпадает
Шарик
И катится меж нами Будто
Есть ли господь
В синем халате стоит Цена слов
На уроке труда
* * *
Девочки, крутите вентили
Откройте клапаны
Чтобы нефть накрыла нас
Деньги девочки
Ласточки валенки Чтобы потекло, братцы-девочки
И заполнило
Чтобы стало всё наше местное
Всё собою напомнило А потом, вы ещё меня слышите
Всё же Родина
Девочки ласточки
Улетели, уехали На берёзке дрожащее объявление
Из ума глядящее изумление
* * *
Плавая чаинкою в стакане
Я столкнулся лбом с одной сестрицей
Мы своей судьбы беспечно ждали
Движущейся за стеклом туманным С крокодилолицей прошмандовкой
Жили-были весело и грустно
Свет луны иной раз на лицо ей падал
Обнажая стук и рёв мотора Я же миленьких зверят прятал в кармане
До поры, пока не наплодились
И не залетали кулачки из пуха
Метя в солнечное в беспамятстве сплетенье Зачем же я чаинка в том стакане
Спрашиваю, воспылав любовью
К всполохам надо мной и боли
Расширяющейся и сжимающейся кругами То ли рай воспылал меж туманных граней
То ли прошмандовка ласковая достала
Всё своё нутро из-под красной кофты
И зверьки принимаются сосать и плакать
* * *
Белая сестричка
Милая не едет
Белый снег взлетает
Но одна снежинка
У ног остаётся
Просит наклониться Ибо брат — прошепчет
Что же я в самом
Деле здесь прямо
У оград железных
У коней острых
Меж всем на коленях Ибо ибо ибо
Тебя вспоминая
Во взлетевшем небе
Ленинград печальный
Каменная птичка
Тает голубая
* * *
Сын мой, ребёнок, научась
Проскальзывать меж сосудов
Проскальзывать стал в дверь и окно
Я слышал его смех счастливый
На траве где яблоня и гамак
Когда-то росли Сквозь щели являлся прохладный свет
В нём что-то происходило
Сосуды с водою, вином и мочой
Успокоительно блестели
И не пускали туда, где львы
И грозные осы, и дальнее пение птиц —
Куда нам было нельзя
Но можно было
Моему сыну, ребёнку Куда нам было нельзя
Но можно было
Моему сыну ребёнку Там
Был сад
И яблони
И садовая земляника
И осы, и львы
И я, проскользнув меж сосудов
Там тоже когда-то гулял
* * *
Двое нас осталось
В горле живёт голос
В поле несжатый колос Вот и снизу взлетая
Кверху — всё видно стало
Серая летит стая Вы же родные бараки
Новые зреют уроки
Иглы и в них уколы Значит зима скоро
Холод болит горло
Голос идёт в поле
* * *
Развернись
Ты сказал развернись?
Гриб растёт
А теперь дождь идёт Улыбнись
(Улыбнулся)
А теперь ужаснись
(Ужаснулся) А нельзя ли теперь полететь
Над движением пальцев
И в воздухе соколом
За секунду до занавеса развернуться успеть,
Чтоб предстать перед голосом — И?
— Я.
— Кто я?
— Смотри. Это линия движется, или вдоль линии движемся мы?
Поспешая за зрением,
Точки серого собираются в то, что должны.
Только жест остаётся творением
Перед серою массой земли,
В воздух поднятой сонным движением.
* * *
На поэтический проспект
Я, выпив лишнего, свернул случайно Здесь лязгают везде ножи
И обморочный трамвай
Всюду летит
И смерть, и похоть
И друзья нагие
С членами отяжелевшими
Смотрят и рвут бумагу О, улица тщеты моей
Пристанище простое
Куда теперь в дурмане мне?
На поэтический проспект
Я, выпив лишнего
И оказался
Перед лицом всего О, улица тщеты
Где ты теперь в дурмане
Заблудшей трезвости?
Где ты расположена?
Тщеты моей родная
Утраченная улица Перед лицом всего
С отяжелевшим членом
И я бумагу в мороке держу
И рву на части
Бедные, нагие корабли
Носами тычутся в живот и в пах
И вдруг кричат и плачут не по-русски Медалями заваленная яма
В глубине царит
То ль крысы, то ль собаки
Под шаг подстраиваются
То подпрыгнут, виснут
На вынесенной жерди публикаций О, улица тщеты
Твой поворот
Всё тише манит
Твой родной язык
Другим уже присвоен
Мирно спит
С моей женой О, улица тщеты
Тёплое тело
Твой поворот во сне А я — скачу под блеском мокрым, ты
Скользкий поэтический проспект
Распахнутая дверь университета
Где лучшие умы подвешивают рамы
Где кафедры и парты старины
Уютны сердцу в медленном припадке
Где вырезаны надписи «секс», «бог» и «мама»
Ножиками лучших из умов
Где стебельки грибов, и тянутся повсюду
Внутренней жизни тонкие ростки
От улицы тщеты к лицу всего
* * *
Все мы надеялись, что бассейн,
Милый наш бассейн,
Замерший в росте своём
Между двумя бесконечными отрезками,
Откроется, сверкая
Добрыми металлическими зубами,
Бортиками и тупо бьющейся о белые своды музыкой. Будто ангелы протрубили и двери открыли
С пришпиленным графиком свободного плавания,
Парения, самокопания, свободного участия и сожаления.
Ииииииии —
Слышим мы тонкие звуки,
Проникающие под кожу,
Склоняющие надеть шапочки
И выпрямиться в ожидании. А вот и Комар,
Вчера смакующий нашу кровь,
А сегодня в почётных рядах первого заплыва
Стоит, сравнившись ростом с добровольным Слоном,
Ибо все равны на сверкающей водной дорожке,
Воссиявшей однажды перед голодными глазами. Как мы представляли себе эту воду:
Как огромный шар, входящий в голову,
Или маятник, рассекающий тоскующую плоть,
Или стакан, глядящий на своё отражение.
Вот и ты, успокоительно вздохнувшая хлоркой
И севшая напротив с жестокой улыбкой
Матери,
Примерившей сыну новую оправу очков,
В которой он мгновенно состарится. Вот и ты, не найдя другого, кроме нас,
Глядящих на тебя,
Взывающих к тебе,
Стоящих перед тобой в облепивших головы шапочках,
Улыбаешься металлическими зубами,
Открываешь двери и выходишь из комнаты.
* * *
Прекрасное начало:
Мы ложимся спать
Сверкает одеяло
Нянин дух витает
Из кухни в комнату У дорогих гостей
Клыки и зайчьи уши
Нянин дух витает
Из комнаты на кухню
У дорогих гостей
Струится кровь и машет
Весело встаёт
Под звуки радио Из комнаты на кухню
Чей-то кашель
Весело встаёт
Во всех углах танцует
Прекрасное начало Воздух, лес
Горы, море
Стены, стол
Радость
Спокойствие
Струится кровь и машет Под звуки радио
Весело встаёт У всех работа
Чей-то кашель
Все весело глядят
Из кухни в комнату
Стены, стол
Радость
Сверкает одеяло У всех работа
Клыки и зайчьи уши Нянин дух витает
Прекрасное начало
Под звуки радио
Из комнаты на кухню
* * *
Вот и кончилась электрическая моя птица.
Опрокинута, контур её разомкнут,
Вдалеке затухают вздрагивающие огоньки. Я сажусь в машину и еду
Сквозь лес, входящий в меня,
Освещённый туманным сердцем. Ростки, поднимающиеся из твоего тела,
Серебристыми нитями
Напоминают дождь,
Но каждый из них ищет своё отверстие
В высоте. Я стою у порога дома, когда последний росток
Припадает к невидимому устью. Электрическое сияние наполняет комнату,
Озаряет лицо сбившегося со счёта сына.
Попугай выпархивает из клетки
И снова целует меня в губы.
* * *
Вы съели волка?
Сергеев потупил взор
И отвернулся. Вдали блестела Волга
И огибала городской квартал
Из форточки распахнутой шёл шум
Какой-то техники
Сиянье металлических зубов
В весеннем воздухе растворено
Кондратьев затворил окно
Всё смолкло Волк волк волк
Кондратьев простучал тупым концом
Карандаша со скрытым тягостным значеньем
По столу В Сергееве
Сергеева душа
Перевернулась в нём
Вернее, в волке
И захотела в лес Как остро захотелось в лес!
Острей другого
Конца карандаша, который сдавленно
Но яростно натачивал Кондратьев
Дыша со свистом Острей другого
Того другого, что никто
Не видел и не мог бы
Сформулировать
Но что висело над каждым в этой комнате
И с комариным зудом
Прицеливалось в В значит «волк»
Нет — или значит «в лес»
Нет — или значит просто «в»
Как некая победа
Всего над всем Вдали блестела Волга
Нам, Сергееву-Кондратьеву
Было жаль всего
И радостно за всё
* * *
К нам прилетел скорец
Везде сидит, витает
То ветку влагою набухшую клюёт
То землю с безразличьем ковыряет
И тем, и этим за́ душу берёт Поставлю чайник, ручку до упора
Я поверну, до самого конца
На максимум, чтоб закипело скоро
Неужто скоро
Не будет и его, скорца? Зима по радио, и нужно собираться
Пробелы и прогалы утеплять
В багрец и золото поспешно одеваться
Собаку, оставляя, целовать И целовать. Целуя, забываешь
Об отражённом в зеркалах скорце
Побег покинутый осенний представляешь
С дрожащей каплей на конце
* * *
Какая, блядь, хвоя́
Усыпала дорожку леса!
Как хорошо идти по ней вполвеса
К сребристой выйти, наконец, реке Земли тарелку накопать
Расположиться
На брегу реки
И ложку первую отправить в рот Как хороша земля!
Всё в ней растёт
И ум, и сердце
И любовь Как хорошо жуётся
До прожилок
Вершков и корешков...
Чу! Кто идёт? Кто шашку острую
Над головой заносит?
И это всё
И брег сребристый
И хвоя
Летит в пизду Затем, затем
Тарелку вынимает из рук моих
И землю жирную
Где ум, и сердце
С хладеющим вниманьем
Слышу, как жуёт У ног моих усталых
Река течёт
Как правило, безмолвствуя
* * *
Наверное, это неясно
Это поле, засеянное культурой
Приставлен ли к нему сторож
Семидесятилетний поэт в шляпе
Пишущий всё хуже и хуже Рыба спрашивает кого-то в небе
Помахивающего газетой
Ты поймаешь меня? Это точно?
Помахивающий кивает Растущее произрастает
Из земли тянется вверх, туда, где
Имена семян в магазинах
Шорох, девичьи руки Чёрточки, паузы, всхлипы
Нет и не надо Продвинувшись на нужном поприще
Выразить возражение
Нам язык ведь на то и даден Товарищи
Дорогие братья и сёстры
Подразумевалось ли нам иное Наполнять чем-то иным стаканы
Лица ваши, обращённые в почву Иным наполнять иное
* * *
Покойный уже заказчик
Лёгкого белого
Спущенного на улицу и деревья
Должно быть, заостряется улыбчиво в своём углу
Пока в воздухе носится приходный ордер, алчущий подписи покойного Без которой с которой нам им этому белому и деревьям
Как говорится, открыты все пути
Лёгкой рукой
Поющиеся «Там и сям
Подкожный мир
Лихой лошадки командир
Он себя увидел сам
Ума рукою по усам
Провёл
И в магазин полёт
Душа желает и цветёт
Душа желает пирожка
До рая мягкого шажка...» И так далее Заостряется улыбчиво в своём углу
Поскольку ни всхлип ни оклик
Ни предупредительный
Мающийся в тишине выстрел Уже
Не
Способны
* * *
Уйти собирались, но блюдо внесли
На нём разворачивалось и колыхалось
Какое-то море в далёком лесу
Нам только сидеть и глядеть оставалось
Ямщик уронил на тарелку слезу За детство и молодость было вот-вот
И сладко и больно, мой сонный товарищ,
Махая крылом, в это море глядел
И тут же летел в магазин, отражаясь
Как теннисный мячик от каменных стен Купи нам селёдки и пива купи
Уста разлепляя, природа сказала
И всем улыбнулась глаз милых лазурь
Но море проли́лось и вышло из зала
Оставив нас здесь меж смятенья и бурь О горький ямщик, соберись и свези
Из леса заснежного в море и горы
О божии руки в далёкой близи
И компас с дрожащей стрелою на север
Вы глаз наших слёзы, мундиры в весенней грязи.
* * *
Тень коршуна легла на мои очки
Или не коршуна которые я снял
И положил на стол а тень чего-то
Подобного коршуну моё зрение
Ухудшилось я прошу четырёхлетнего сына
Прочитать трёхзначный номер
Выплывающего из темноты автобуса
И вот мы едем едем уже поздно
Становиться другими Цветы распускаются заслоняя
От коршуна замершей тени
Или тени его подобия
С кривым жаждущим плоти клювом
Реющим над блестящей оправой
Правда ли всё перестаёт быть
Когда всего не видишь Жить ли в мире этой высотой
На цель нацеленной
Взведённой распуститься лучше всех цветов
Через лучшую секунду
Лучшей в мире жизни
Я надеваю очки
И смотрю на тень коршуна
* * *
Изжалился с языка
Слово тёплое к тёплому слову
Вынул, а потом зачеркал
Бедный мой язык, бедный
Полумесяц в облаках бледный
Сон возьмём за основу Лес, в котором слова
Зачернеет и покачнётся
Сдвинем чарки сперва
Чтоб не колом в горле стоял
А чтоб плавился и пылал
Лес, в котором не рвётся Человек-человек
Свет меж сосен в просветах
Снег ложится на снег
Нежилые слова пустуют
Лишь зимой в них зимует
Дрожь извечная эта
* * *
Вот карандаш, чтоб воздержаться
От этого и от того Я воздержусь
Но мне б живое
К живому сердцу существо Я воздержусь
А что такое? Такое как бы это то Что карандаш —
Учитель наш,
Следки по тающему снегу,
Собачий нюх, входящий в раж... И я проваливаюсь в негу,
В отомкнутый, в снегу, пейзаж.
* * *
Стереть живого всё ещё слона
С лица листа
Лицо листа отныне тишина
И теснота Твой локон, падающий мне на грудь
И нет, и да
Твои раскачивающиеся зад и грудь
Шепчут: забудь Но как забыть лицо листа
Ввиду слона
В котором будто рай, но прежде теснота
В котором теснота, но тишина
* * *
...тишине через деревья.
И над головой показался
Смирнов, наводящий
С таким трудом возвращённый прибор. Вдалеке дрогнули травы,
И голубая линия прочертила
Дугу, оставляя блестящий на солнце пробор. Брошенную дуду нашёл на пруду
Подземные деньги светились Звенит колокольчик и плачет лесной человечек
Отняли у няни
Прибитое к полю зерно На зренье последняя наша надежда
Умытая кровью цесарка
Куда мы уходим
Куда возвратиться спешим Звезда средних лет
Над морем дрожащая пена
Мы да или нет Присутствие в зале цветка
Я свил табурет из газет
Поставим прекрасный кувшин? Поставим Но ножки отважно спешат
Туда где нас нет И клювики просят воды
Мы волнуемся зря В нигде торжества золотая оса
Красивая капля-роса Ни точка ни линия — всё
Совместное в поле живом Рубец долгих лет
Дугу оставляя блестящий на солнце
Мы есть И из травы показалось, наконец,
Свёрнутое тело отбившегося от группы,
Странным образом приподнимающегося
И разворачивающего то, что было у него в руках,
Как бы обернувшего своё лицо сразу ко всем нам
И говорящего...
* * *
Был мой дядя людоед.
Ел мой дядя на обед
Курицу с картошкой,
Водочки немножко. Дядя мой руководил
Очень важным главком.
Разным людям выдавал
Бумаги и справки.
Фамилии-имена,
Бабочки-булавки. Прозвенел когда звонок
И умер мой дядя —
Пионерский мой урок,
Вечные тетради
Ускакали прыг-поскок.
Вода в Ленинграде Поднялась, и дядин гроб
Выплыл из парадной.
Помню я, он бился об
С завитком, фонарный,
Из воды торчащий столб. Дядя добрый людоед,
На бумаге тебя нет,
В воздухе высоком,
Страшном, многооком,
Ни в огне и ни в воде,
Дядя, дядя, ты нигде.
* * *
Подайте на воспитание
Росточка кажущего из-под снега
Тонкие ручки и умные глазки
Подайте на воспитание побега
Подайте лыжи искрящиеся и салазки И вот в движущейся темноте
В снежном вывернутом подвале
По-над снегом свистя — ближе к родной звезде
На салазках побег — добрые люди подали
* * *
Меня охватила тревога, когда
Я вошёл в цветочный город Лютики дорогие сердцу цветы
Ромашки цветы дорогие сердцу
Лежали выкорчеванными телами
Преграждая дорогу Что-то невидимое будто слетело
С листьев, начавших свёртываться по краям
И село мне на плечо
Легло в протянутую руку Высота, на которую мы взбирались
И не могли забраться
Сулящая вдох радости на всю жизнь Высота, на которую
Только лучшие из нас
Лежала теперь под ногами Никого не было видно
* * *
Со мной учился один мальчик
Он был похож на форточки сквозняк
Держал под мышкою неверную осанку
И тонкой линией на грифельной доске —
Пока я превращаюсь в смех и плач
Условие озвученной задачи
Зеркально искажая, выводил Весна и мел меж пальцев
Книжные страницы
Отнятый язык
Лекарство
Я вас видел
Вы за стволами некоторых деревьев
Берёз, осин каких-то
Собою составляли войско
И вот — часов очередной удар Кукушка, сколько времени?
Собою заполняя город
Садясь на каждый стул
Я всё-таки ещё ищу
Продолговатое
Как рисовое зерно
Лицо тебя
То ль перечёркнутое щелью меж паркетин
То ль взрывом бесконечным
Разошедшееся во все концы концов
Дневного света
Где тонкие тела
Ещё летят над телом
* * *
Наконец-то во сне
Мне дали две женщины сразу Я себя потерял в их кровати
У стены заводской
Было дело Они обе с завода
Ящики с деталями
Ветошью проложенные, в масле
Старались, и я старался
Мы хотели кончить и снова Позвонила мать и сказала: ты совсем уже скоро?
И я вспомнил, что забыл про поезд
До Ленинграда
Он уже приехал, и во сне меня в нём не было — подъезжала платформа И в постели с двумя
Меня больше не было
Я заснул снова Утро серое, плацкартные полки
Пустой вагон, лишнее время Год её не видел как же так и забыл про поезд
А теперь во сне меня нет
Равно как знака или сигнала Вдруг сквозь туман слышится: «Пётр и Павел»
Кто говорит, я желаю продолжить это Чтобы сразу с двумя или у мамы с чаем
Навечно
А ты не знала Как летел пустой поезд
В возбужденьи
Жаркие руки и чресла
Глаза вечной разлуки
* * *
Вот стоят эти несколько
Между ими и нами
Между нами и мной Чтобы было всем резко
Их выводят нерезкой зимой
В зону видимости между домами
В воздух ватный, безыменно́й
И его огласят именами До весны доживём, до зимы
Чтобы дальше двоилось
Всё, что думали что мы должны
И что просто приснилось В оглашенном разбеге страны
Над зимою летящем на милость
* * *
Виновны мы, а вы ещё виновней
А те виновнее и тех и этих, но
Не так духовны мы, как вы, кто нас духовней
Слегка виновные, мы падаем на дно И ходим средь и тех и этих «но»
А где-то смыслом дуб растёт объятый
Со дна он мысленно приподнимает нас
И тем же временем приопускает вас
Дабы духовности сверкающие латы
И наших прикоснулись глаз Кто ёлку наряжает, кто в подъезде
С пылью смешавшись, пьёт денатурат
И даже у кого душа на месте
Идёт на холод, где сверкает ад
И латы где не греют, но горят
* * *
Вам движущимся холоду навстречу
С цветами слов на ветру блестевших
Вам движущимся неподвижно
Руки отогреть в карманах озябших Голос невидимых яблоневые сады зимою
Кое-что прошедшее воспоминая
Отозвалось гудком подземным
Как расцветают эти цветки и эти Слово вылетело, те, с корнями наружу
Стоят не в силах скрыть растерянности перед этим
Всем движущимся кричащим уже не молча
Я говорит лишаюсь вас движущихся не вижу
* * *
Камень однажды захотел продолженья
Поскольку н е м о г з д е с ь б о л ь ш е
И здесь и там будто тёмные брызги
А дальше лошадь стояла
Будто бы лошадь Свет рвался наружу прекрасным звуком
Капля о плёнку
Мама мама я мало плакал
Можно ли больше О мама Вот оно продолженье и знаю
Память не камень
И не стакан и не бросить и значит
Будет и спросит ЧТО было разве
ЧТО было с нами
ЧТО было было Разве не лошадь?
Дальше стояла
Смотрела не уходила
* * *
Не поздно ли ботинкам
Дать каши и коня? Вот на коне они. Служебные огни
В далёком поле. Поле ячменя. Не поздно ли
Собрать ячмень? Не поздно ли признаться,
Что всё пошло́ не так? А как не так?
Карманы ячменя. О, как
Изнемогающе кипит в ночи кастрюля. О, как
От затуманенного взгляда-поцелуя
Конь вороно́й скрывается во мрак.
* * *
Луч сквозь листву пробился и сошёл,
С травой, несущей лозунги, смешавшись,
На землю, землю, землю.
Выкрикни ещё:
За землю, землю, землю —
Так. За мир во всём — танцуй, литература
И за́ волосы чижика тащи
На луч свободы, на поляну, где
И мы сидели с бывшими своими
И песни-песенки мы сочиняли, где
И мы сидели с бывшими своими,
А будущего совсем не знали, где
И мы сидели с бывшими своими,
А кто не мы — и не сидел нигде.
А просто был и не сидел нигде. Был взмахом, камнем, прочерком, орлом,
Следящим за, канавой и пружиной,
Стальной секундой, человечьим дымом,
Из этого всего построив некий дом,
В котором некий воздух, некий стон. Из-под травы доносится обрывок,
То ль детский, то ль недетский голосок,
То ль ноготок растёт, то ль колосок,
Как некий вопросительный не-вывод: Земля, земля,
Люблю, люблю тебя.
И повторю перед лучом прекрасным,
Перед лицом в последний час ужасным:
Люблю тебя,
Земля.
* * *
Вещь восклицает:
Где моя пара? Грохочет:
Где моя пара? Звенит и смолкает. Пара вещей
Движется вдаль по пустыне И превращается в точки:
Две точки,
А дальше — одну. Точка внутри восклицает
И превращается в знак.
Точка грохочет,
Из точки плывут корабли. — Что ты ещё мне расскажешь,
Стоя у входа в метро
И не желая проститься? Я пропаду под землёй,
Но завтра,
Но уже завтра ты
Услышишь мой голос,
А послезавтра ты
Увидишь меня. Точкой вначале,
А далее зна́ком,
Контуром, телом и мной. Из пустыни
С цветами стоишь. Ну так что? — Я не желаю проститься.
Я желаю видеть тебя
Ныне и присно, как есть.
|
