Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2021, №41 напечатать
к содержанию номера  .  следующий материал  
Объяснение в любви
Александру Авербуху: Розговоримося / виговоримося

Александр Житенёв

        Вероятно, в любой поэтической практике есть кризисы роста, в которых на какое-то время утрачиваются координаты, а первым исчезает понимание того, в каком направлении сделать следующий шаг. Пауза заставляет вспомнить, что владение речью не гарантировано, а поэтом важно не только стать, но и суметь остаться. Говоря о поэзии Александра Авербуха, есть смысл прочитать его раннюю книгу сквозь позднюю и наоборот — так они различны и так неслучайно их различие.
        Среди всех оценок дебютного сборника, вероятно, самым глубокой оказалась оценка Гали-Даны Зингер, указавшей на первостепенность «адамического» опыта тела: «Знаки мира в его стихах в полном согласии с каббалистической традицией ищут выхода через тело поэта. <...> Это перевод с body language»1. Та современность — авторского поведения и способа строить речь, — которая ощущается всеми читателями Авербуха, имеет в своей основе попытку заново отстроить мир вокруг тела.
        Этот мир очень специфический — кожно-«шкурный», тело в нём — это покровы, полая форма. Субъектность — ряд поверхностей, осязаемых и осязающих пределов. Оттого так последовательно говорится о «пустотах» — «я», «жизни», «пения»: «и кто-то меня так взбалтывает / не зная что я пустое», «ты говоришь жизнь тут жидка пуста», «пения клокот пустой». Оттого так важны здесь «пазы» и «выемки», любое «между», понятое как пространство контакта: «ныне в между / речье — / между речью и речью».
        Это «я»-тело формуется, лепится — извне и изнутри; неготовость — его самое органичное и знакомое состояние: «кто вливает мне жгучую слизь в глазницы, / кварц дроблёный кладёт под сухой язык, / изнутри обжигает и копошится», «кто укладывает меня в ложе противень / расправляя смирительный кокон?» Безликий «кто-то» — функция телесного роста: «кто смотрит на вкопанных нас в упор», «воздух становится горше гуще / с комками / и кто-то его нам в горло впихивает».
        Всё и вся прочитывается сквозь прикосновение; тактильность и вкус — главные линии смыслообразования. Мир ощупывается и разжёвывается: «тело жуёт вымершее наречье», «всё тобой пронизано, господи, / как же ты весь горчишь». Сознание себя — это сознание границ, напоминающих о себе болью и её затуханием: «я ничего не чувствую, кроме огненной паутины, / липнущей к обугленной наготе»; «но ты подожди месяцок-другой, / и кость обрастёт мясом и станет опять рукой».
        Мир как поверхность — это мир без «структур» и «субстанций», и потому он не только «кожный», но и «пылевой», образованный «зёрнами», «крошками» и т. п.: «вот зерно развернулось ростками / всё набило оскомину / только Ты во мне тесно скован / сбит из соринок и крошек». Даже красота здесь сродни «напылению» — это «позолота» на вещах и лицах: «взгляд этот — позолочен тонет в жирно-намазанном и густом, / когда разглядываю в осмолённой горловине ночи, / как стенание, набухая, расщёлкивает пистон».
        «Тактильно-дисперсная» реальность, возникающая в стихах дебютной и, кажется, совсем лишённой литературных аллюзий книги, отражает ситуацию, в которой субъект высказывания вынужден полагаться только на свой опыт. Этот опыт разнообразен, но очевидно недостаточен в глазах того, кто о нём говорит. «Пустота» и её незаполняемость ставит субъекта под вопрос: «что ни пусти сквозь мелкое решето / это будут не те слова / которые стоило бы слагать». Это — точка отсчёта для Авербуха уже после того, как он перебрался из Израиля в Канаду.
        Характерно, что при смене поэтической оптики «адамическое», телесно-тактильное восприятие сохраняется — с той важной оговоркой, что тело теперь рассечено не «своими», а «чужими» границами: «я простил себе / прадеда-украинца который ходил погромом на прадеда-еврея / простил прабабку-польку которая рвала косы прабабке-еврейке / <...> / ешьте на память о себе тело моё пейте из меня дорогие / баба дед». Хотя, конечно, «чужое» в этом случае равно «внутреннему», а значит, меняет свой знак.
        В интервью с Авербухом Линор Горалик отмечает его переход от понимания семейной истории как слепого пятна к одержимости восстановлением связей и фактов2. В попытке «разузнать и успокоиться» поиск ответа на вопрос «кто я?» приобретает вид разбирательства в чужих историях и свидетельствах. Место личной «пустоты» занимает частный документ, ценный тем, что он выражает общий опыт. Бессобытийный мир заменяется нарративами, в которых «своё» теряется в шуме катастрофического времени.
        Документальная поэтика Авербуха или, точнее, опыт монтажно-стилизаторской работы с архивными свидетельствами, была воспринята как убедительный ответ на кризис субъектности. Стремление говорить чужими голосами само по себе не было новостью в поэзии 2010-х — новостью было то, что эти голоса отражают опыт сопротивления времени, которое отнимает у человека всё, и при этом существуют в поле, где граница реального и вымышленного неопределима.
        Станислав Львовский, комментируя стихотворения из второй книги Авербуха, отмечает главное: её тексты «не являются и не могут быть частью большого исторического "сюжета"» и в то же время «источниками они тоже не являются, поскольку статус их не определён как документальный»; это опыты поэтического «прикосновения к реальному»3. Слово «прикосновение» стоит подчеркнуть, поскольку оно связано с готовностью прочитывать любой опыт сквозь опыт тела.
        Достоверность этого прикосновения — в языковом сдвиге, который кажется самой аутентичной формой отражения «пограничного» (между культурными регионами) и «лиминального» (между жизнью и смертью) бытия. В разговоре с Виталием Лехциером Авербух отмечает первичность речи по отношению к её предмету: «Иногда мне кажется, что эта речь намного важнее сюжета»4. В диалоге с Горалик появляется апология «ошибки»: «Для меня были важны не столько нарративы, сколько какие-то такие случайные мелочи, ошибки, акцент»5.
        Пограничность — предмет не только поэтических, но и поэтологических штудий Авербуха. Во всяком случае, в его магистерской работе «украинскость» писателей XVII-XVIII веков раскрывается через представление о раскрепощающем потенциале культурного трансфера6. Та же логика «пограничья», кажется, определяет ситуативное закрепление функций за тем или иным языком, когда, например, коми оказывается «гипнотическим» языком раннего детства, а украинский — языком «личных текстов» канадского периода.
        Но каждый такой жест выбора оказывается обратимым, поскольку «невыговариваемое» важнее выразимого: «виття водоспадне / слів не знаходимо / сійською / їнською / крутиться / на кінчику язика // крапелька отрути». К этому невыговариваемому, понимаемому и как предел выразимости, и предел бытия, поэтическая речь и устремлена: «что это я говорю / никому не даю слова»; «не люди / пусть во мне говорят / малиновый дым / сиплая песнь табака».
        «Четвёртое лицо» второй книги Авербуха — это грамматическая фикция, утопос — как справедливо отмечает Евгения Риц, «одновременно "я" и не "я", лирический герой и персонаж, между которыми невозможно провести границы»7. В этом смысле разговор о трансформациях художественного мира следует сопроводить оговоркой, что меняются и сами условия разговора. Другое дело, что языком, отражающим эти перемены, по-прежнему оказывается body language.
        Меняются важные акценты: тело перестаёт быть просто поверхностью, теперь оно трактуется как медиум, посредничает между разными областями и оказывается средством артикуляции их связей. В цикле «Вонйа» тело — это инструмент, в котором звучит сила желания: «горячечного ворса / розовый божок / развёрнутого торса / вытрублен в рожок». Но — как явствует из цикла «Кадиш» — посредством тела могут говорить скорбь и смерть: «по проводам звенеть пустым / растянутым последним серым звуком / и кто тебя пропел так? какая смела сука?»
        «Резонирующее» и «инструментальное» тело не только переосмысляет мотив «пустоты» из ранней книги, но и соотносится с изменением представлений о поверхностях: во второй книге акцент стоит на том, что «сшивает» или «прошивает», — на траве, корнях, нитях, шнурах. Боль здесь «шнурует», желание — состоит из «нитей»; субъект служит не границей, но средством перехода — увязая «по локоть» (в «мушиное счастье»), врастая «по пояс» (в землю).
        Мир перестаёт быть дисперсным, рассыпанным на «пылевые» частицы, — теперь он течёт или отвердевает. «Камень» и «вода» — не две субстанции, а два состояния вещей, они могут взаимопереходить или совмещаться — в «жидком граните», «каменной воде». Текучесть — не жизнетворна, она катастрофична: «чёрная река вьёт в изголовье / мутное гнездо водоворота»; «огонь обтекающий / чувствует добычу»; «мы уходим и стены целуем / те́ла волна отхлынет / и воспарит».
        Проблемой оказывается связь разных измерений, соотносимая с метафорой «закупоренности»: «пустые слова / которые не вяжутся никак / закупоренные изнутри не подступиться»; «исходят / толпятся / купо́рятся смертные дыхи», «похолоделый младенец / криком вскрывает закупорены выси». «Выскваживает» мир голос, и в этом он оказывается эквивалентен телу: «голосом закушенным и расхищенным / везде мироточишь / к нему приложусь / в него зудящие вложу персты».
        Обратимость «тела» и «голоса» обозначает новый предмет интереса: переход вещей в слова. Слово больше не «пустой клокот» — но только тогда, когда оно вписано в природный мир на правах живого: «в дереве головы запуталась пуля / душного наречия / слов топорщится улей / смерть наступает на языковатые розы».
        Взаимопревращения вещей и слов событийны. Если в первой книге Авербуха событие вынесено за скобки, то здесь проживание времени — на первом плане. Это может быть «пороговое время» катастрофы, но чаще — время терпения. В цикле «Временные но исправимые неудачи» музыкант, перебарывая голод и нищету, перевешивает лампу, «создавая иллюзию перехода из комнаты в комнату». Поэзия Авербуха — тоже переосвещение вещей, поиск выхода.

        1 Гали-Дана Зингер представляет стихи Александра Авербуха // TextOnly, вып. 22 (2007).
         2 «Не мой язык всегда был интереснее, любимее, значимее»: Беседа Л. Горалик с А. Авербухом // «Кольта», 28.09.2018.
         3 Львовский С. Опыт о свидетельстве // Авербух А. Свидетельство четвёртого лица. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — С. 12, 14.
         4 О цикле «Жития» и документальной поэтике с Александром Авербухом беседует Виталий Лехциер // Цирк "Олимп"+TV № 20 (53), 2016.
         5 «Не мой язык всегда был интереснее, любимее, значимее».
         6 «Влиятельные люди, окружая себя малороссами, рассчитывали на их гибкость и открытость к новым переменам. Причиной этого, мы считаем, была сложная идентичность малороссов, в которой переплетались установки мышления, образцы и нормы, относившиеся к разным культурам. Это позволяло им легко осваивать новые культурные модели, внося в них свои штрихи и традиции. Возможно, поэтому малороссы в России всегда были людьми внешнего мира, а их творчество — творчеством меньшинства». — Авербух А. Тип литератора-малоросса в русской литературе XVII-XVIII веков. Магистерская диссертация. Иерусалим, 2014. — С. 8.
         7 Состав воздуха. Хроника поэтического книгоиздания в аннотациях и цитатах // Воздух. — 2017. — № 2-3. — С. 262.


к содержанию номера  .  следующий материал  

Герои публикации:

Персоналии:

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service