Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2021, №41 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Проза на грани стиха
One, Ана и Они

Алексей Цветков-младший

        У героев этой истории нет внешности. Она им не выдана. Поэтому они полностью состоят из внутренности.

1. One

        Конечно, у него была работа. В компании «Дорогой огонь» («Expensive Fire»). Скажем больше, One был среди основателей этого «Огня». Пять лет назад они взяли первые десять тысяч долларов у человека, который в них поверил и сказал им: «Вы кто угодно, только не обманщики». Обналичили эту сумму и сожгли её в прямом эфире, транслируя пламя через Интернет. После чего выставили пепел в стеклянной банке на конкурсную продажу. В аптечной склянке денежный прах выглядел как утоляющий порошок.
        Когда пепел был уже продан с тридцатипроцентной прибылью, но ещё перед тем, как его забрал покупатель, One окунул руки в банку и ощутил тёплый лепет пепла, бархатную упругость испепелённой наличности, мягкий прах капитала. И с тех пор One любил замарать руки в своей работе. От этого они становились будто в блестящих искрящихся перчатках. Невозможно тонких. Но больше в их компании никто так не делал. Это считалось допустимым, но лишним. Трогательная слабость основателя. А One, погружая руки, чувствовал, что они всё же продали сейчас не всё и кое-что досталось ему лично. Осталось на коже.
        Все вырученные деньги, которые они получили, снова сожгли и повторяли это теперь вновь и вновь, потому что испепеляемая сумма, цена огня всё время росла. Стоимость возрождалась в пепле, как финансовый феникс, и всегда была больше прежней. Красивые банки с их пеплом и датой огня на запечатанной крышке стоили всё дороже и становились всё недоступнее.
        Теперь у них был корпоративный слоган — «Мы как банк, только лучше!». И забавная рекламная мантра — «А банку вы получите бесплатно!». У них были красивые плащи с капюшонами и серебряная кочерга. Когда к ним нагрянула Налоговая с претензией, они просто уточнили нужный процент и отсыпали чиновникам пеплом. Узнав динамику цен, Налоговая на это согласилась.
        Обналичка — костёр в прямом эфире — склянка — аукцион, и всё снова. У этого сразу возник привкус эксклюзивности: «Мы сжигаем деньги! Такое можем делать только мы!».
        Им было интересно, сколько раз они смогут повторить это без потери роста доходности. Они мечтали сжечь свой первый миллион долларов и вышли на этот уровень уже через год после основания «Дорогого огня».
        Теперь их, только обязательно в плащах и с кочергой, звали на телевидение, чтобы они развели свой прибыльный костёр там. В эфире. Недоверчивые журналисты гадали, не подменяют ли они купюры на поддельные. Высказывались версии, что на самом деле они берут деньги себе, или, наоборот, что они скрытые Робин Гуды, которые тайно помогают страждущим. Сотрудники «Expensive Fire» приглашали прессу прийти и всё проверить. Это был абсолютно прозрачный бизнес. Без тайн. Без мошенничества. Но и без филантропии. Только честность перед клиентами и чистый пепел в банках. Чистый, как снег в негативе.
        Некоторые священники, волонтёры и другие моралисты критиковали их за такую трату средств. «Мы призываем вас заниматься благотворительностью! Она улучшает мир! — объяснились «Expensive Fire» в своей новой рекламе. — Но к нам вы приходите не за этим! Нам вы даёте деньги не для того, чтобы мы улучшили что-то, а для того, чтобы мы их сожгли и полученный нами пепел стал ещё дороже!»
        Модный британский режиссёр снимал теперь о них фильм, как о людях, которые изобрели новый вид предпринимательской деятельности.
        На площади Сан-Марко, у Дворца Дожей, One говорил этому режиссёру:
        — Вы до сих пор не поняли, в чём цель? Однажды, если нас не остановят, мы сожжём все деньги мира. Мы разведём финальное пламя и развеем пепел, вот, может быть, прямо здесь, с этой кампанилы в лагуну рассеется бесценный пепельный снег, или где-нибудь во Флоренции, там, где были аутодафе, если тут нам не разрешат жечь. Назовём эту финальную транзакцию «Капитал принадлежит всем!». Когда нам достанутся все деньги мира, это и будет наша абсолютная благотворительность, ради которой не стоит отвлекаться на частную.
        — Это и есть ваша главная мечта?
        — Да. Это не очень рационально, но кто сказал, что финальная цель бизнеса, его окончательный результат должен быть рационален?
        — К тому же иррациональность этой финальной цели оправдывается её недостижимостью?
        — Для компании «Expensive Fire» это вечно отступающий горизонт, который так необходим всякому, кто бежит вперёд, чтобы не терять темпа. Это то, что двигает нас. Мы понимаем, что все деньги мира не могут оказаться в одних руках хотя бы потому, что весь смысл денег заключён в обмене между как минимум двумя агентами рынка, но это не отменяет нашей цели, она продолжает звать нас, как звезда священного безумия, сияющая нам из другой вселенной. В нашем случае окончательная победа в этой игре равна отмене самой игры.
        При этих словах наглый голубь, избалованный туристами, эффектно сел говорящему прямо на руку, и это попало в фильм. Голубь нацелился клювом в сжатый кулак дававшего интервью, и, когда тот разжал руку, птица увидела там вовсе не зёрна, но несколько сияющих на солнце монет. Какой именно страны была эта мелочь на экране, зритель, конечно, не мог разобрать. Но вторжение голубя оживило эту сцену. Это выглядело даже немножко религиозно.
        Британский режиссёр, глядя, как голубь пробует клювом мелочь, хотел ещё спросить, а что же будет с железными и электронными деньгами, когда исполнится названная мечта, но не стал, чтобы не выставлять себя занудливым тупицей, который может любую мечту испортить вопросом.

2. Ана

        В её жизни сейчас готов был наступить важнейший момент, который Ана сама так и называла «Момент творения». Другое название того же проекта: «Стразы дороже бриллиантов?».
        Ана сделала точную копию знаменитого бриллиантового черепа Дэмиена Херста, выполнив её из стразов. Вместо платиновой основы — пластмасса.
        Галерея ассоциировалась с коммерческим успехом и созданием новых имён в арт-мире. Череп стоял там на пафосном белом постаменте в центре тёмного зала. Подсвечен. Стразы бесстыдно переливались, слепили, как будто хотели сами себя продать. На задней стене зала работал экран, по которому шёл поясняющий текст:
        Стразы дороже бриллиантов?
        Этот объект является точной копией знаменитого черепа Дэмиена Херста и пока не является произведением искусства, потому что не оправдывает своего названия. Произведением искусства он станет в тот момент, когда найдётся тот, кто купит его по заявленной нами цене, большей, чем стоимость оригинального херстовского черепа, и таким образом стразовая копия станет дороже своего бриллиантового оригинала. Тогда мы поменяем вопросительный знак на восклицательный в названии этой работы. Это будет настоящий МОМЕНТ ТВОРЕНИЯ. Наше произведение искусства возникнет в тот момент, когда будет продано за 101 миллион долларов, потому что оригинал был продан за 100 миллионов. Впрочем, нас устроит даже чисто символическое превышение цены оригинала в один доллар. Здесь важна ситуация, а не цифра. Общий пафос искусства, прежде всего, состоит в том, что изображение становится важнее так называемого оригинала, потому что оно значит больше, придаёт оригиналу смысл, и это должно быть однажды засвидетельствовано на рынке прекрасного. Однажды став дороже бриллиантов, именно эти стразы уже никогда не будут дешевле. Искусство есть фиксация уникальных знаковых событий, а не набор мёртвых предметов. Искусство есть победа фикции. Мы отвели на наш эксперимент ровно 30 дней. Как думаете вы, состоится ли здесь МОМЕНТ ТВОРЕНИЯ? Могут ли стразы оказаться дороже бриллиантов? Станет ли копия важнее оригинала? Возникнет ли искусство прямо на наших глазах?

        Прошло уже две недели, а искусство всё не возникало. Всё это время в галерее проводились дискуссии интеллектуалов о том, как связаны искусство, стоимость, вдохновение, арт-рынок, материальные носители и нематериальные образы, беньяминовская «аура произведения» и адорновская «культурная индустрия».
        Появлялся куратор проекта в своём модном пальто, к которому были пришиты заплатки-фотографии. Ещё на пальто был сзади приклеен перевёрнутый карман. Куратор спрашивал, как Ана себе представляет идеальный финал акции.
        Ана представляла так: в последний день и даже лучше — в последний час в галерею приходит сам Херст или его представитель и покупает череп за цену, превышающую 100 миллионов. Закрыв глаза, Ана отлично видела, как он идёт и чертит тростью по стене, чтобы тут навсегда остался его автограф. Искусство наконец возникло. Теперь эти стразы всегда будут дороже бриллиантов. Конкретные стразы. Не другие такие же. Момент творения состоялся. Авторство появилось. След трости на стене станет видимой всем подписью в договоре и росчерком момента в истории искусства.
        — А если нет? — сомневался куратор. — Другой финал?
        Недавно во сне Ана видела другой вариант идеального финала. Продаём череп за меньшие деньги и публично обналичиваем всю полученную сумму, публично сжигаем её и продаём оставшийся денежный пепел, расфасованный в склянки, по цене, суммарно превышающей стоимость сгоревших денег. Так мы сделаем денежный пепел дороже настоящих купюр. В идеале это может привести к открытию фирмы, отдельного предприятия, которое уничтожает деньги и производит из них пепел, стоимость которого всё время пропорционально возрастает.
        Но, проснувшись, Ана вспомнила, что этим уже занимается её муж, что это его работа и что искусство не должно быть настолько похоже на работу. Тем более, на чужую работу. Не стоит путать эти вещи.
        Куратор предложил ей третий финал акции. В последний день появляется другой покупатель, не Херст, и покупает череп за цену, превышающую 100 миллионов. Всё то же самое, что и в идеальном варианте, но только это инкогнито, он входит в маске Херста, чтобы его не узнали.
        — Тут можно будет немножко сплутовать и подшаманить, — объяснял куратор, — в последний день появляется покупатель и только делает вид, что купил у нас череп за нужную сумму. Мы публично заявляем об успехе и признаём момент творения искусства состоявшимся, но в действительности никто никому ничего не платит или же за череп выплачивается совсем другая, гораздо меньшая, сумма. Так наше искусство оказывается подделкой, но знаем об этом только мы и покупатель. Договорённость с будущим владельцем в репутационных целях.
        — Только представь, — убеждал куратор, — все спорят о том, действительно ли были выплачены названные деньги и состоялся ли момент творения. Или был сговор? Поэтому мы выставляем в галерее, как арт-объект, юридические документы, подтверждающие сделку. Все спорят об их подлинности. Они не настоящие, конечно, но доказать это будет практически невозможно. Ведь это будет точное изображение всех нужных бумаг. С печатями. Это будет изобразительное искусство! Точное изображение того, чего никогда не было!
        — Но нужно готовиться к худшему, — на пятнадцатый день сказала Ана. — Провальный, честный и нонконформистский финал акции. Никакого покупателя так и не появилось, и мы честно признаём в итоговой декларации, что момент творения не состоялся, искусство так и не возникло и стразы так и не стали дороже бриллиантов. В последний день устраиваем большую дискуссию умников о том, почему наш план не удался, что мы сделали неправильно, в чём смысл и главный вывод из этого поражения.
        — Мы привлечём всех нужных тут экспертов, — успокаивал её куратор. — В идеале весь мир должен следить за тем, что происходит в галерее все эти тридцать дней и станут ли наши стразы дороже бриллиантов впервые в истории человечества.
        Ещё один вариант, который вызревал у куратора в голове под воздействием некоторых внешних событий, — увести всё в политику. Выступить перед студентами с речью:
        В чём политический смысл стразов? В том, чтобы символически снять опасный антагонизм между теми, у кого есть бриллианты, и теми, у кого их нет. Предлагая гражданам дешёвые стразы, капитализм как бы сообщает: вы можете «иметь» бриллианты, не имея их, вы можете «относиться» к правящему классу, не относясь к нему. Вы можете «как бы» быть теми, кому принадлежите вы, ваша жизнь и результаты вашего труда. Бриллиант — это проверенная эмблема победы в классовой войне, декларация превосходства, обозначение доминирующего социального статуса. Собственно, этот успех и завораживает в его радужном блеске. Страз — это декларация отказа от претензии на перераспределение благ и власти, признание того, что вы довольны фантазматической, игровой «принадлежностью» к селебрити. Таким образом, блеск бриллианта — это наглый и сильный блеск классовой власти меньшинства над большинством, а блеск страза — это спектакулярный блеск лояльности большинства и отказа от претензий. Даже если эти два блеска вообще никак не различимы для глаз. Конечно, эту неочевидную разницу можно вывернуть наизнанку и превратить стразы в знак критической иронии через их преувеличение, перебарщивание, нарочитость. Тогда страз перестаёт быть изображением бриллианта, освобождается от гипноза и власти своего оригинала, декларирует сам себя и вызывающе настаивает на своей дешевизне, он перестаёт скрывать и, наоборот, начинает показывать социальное различие. Система знаков выворачивается наизнанку.

3. One

        Однако жизнь не сводится к работе и мыслям о ней. Вечером, выйдя из офиса, помещённого в глянцевой башне, скрученной в виде огромной купюры, пламенеющей и дымящей, One часто, как ни странно, шёл в метро, а не к машине.
        С детства ему лучше всего думалось на кольцевой линии подземки. Прогуливая школу, давным-давно One ездил по кольцу и читал там всех недавно изданных. Иногда прогульщик доставал из сумки тетрадь по какому-нибудь предмету и записывал туда свои мысли о прочитанном. Так One узнал, что поезд не делает больше четырёх кругов за один раз. И всегда с тех пор, если нужно обдумать важное или принять решение непростое, садился на кольцевой поезд и ездил по кругу под землёй до тех пор, пока не понимал, как надо поступить и в чём тут дело. Собственно, путешествуя по кругу, One и придумал некогда «Дорогой огонь» — свой пламенеющий бизнес. Но теперь для этого в метро сделали и новое кольцо, а это целых полтора часа езды.
        И вот он пишет в телефоне между станциями, как когда-то в школьной тетради, пытаясь сформулировать то своё беспокойство, которое он не хотел бы признавать своим, от которого его тошнит и шатает голову: «Товарищи с отвращением, сраная страна, анальный нал, динозавтра, в школе отшельников, то есть нет, в школе — отшельником».
        One нервно бросил телефон в карман, поняв, что не может писать о себе сам, потому что у него нет никакой истории, а есть вот то, что он сейчас написал, и от этого действительно могло вывернуть наизнанку.

4. Ана

        Первой художественной работой, подарившей ей начальную славу, была гильотина в натуральную величину. В рабочем состоянии. То есть это было не вполне «изображение» гильотины, а, скорее, неиспользуемая, но полностью готовая к работе вещь, исправное устройство.
        Гильотина стояла на огромном белом листе во весь пол, и под ней расплывался выразительный багряный иероглиф. Поэтому идти к гильотине разрешалось только босиком, из уважения к красной краске и белой бумаге.
        Только из-под купола, с потолка можно было увидеть, что гильотина есть огромная, болезненно увеличенная канцелярская печать, уже нажатая однажды невидимой рукою Верховного Существа, подтвердившего этой печатью необратимость своих решений.
        Но по-настоящему это мог видеть только дрон-фотограф, снимавший работу Аны из-под купола. Люди же видели это только на открытках, продаваемых тут же, на выходе из зала.
        Снятый с этой высокой точки красный взрыв на белом полу образовывал огромный, неровный, рваный крест, тревожный, как солнечный протуберанец. Четырёхкрылый на белом поле, как удостоверение ещё пока никто не знал чего. Как знак согласия, но пока ещё никто не сказал, на что. Так и должно было выглядеть нынешнее искусство, если верить куратору.
        Куратор говорил: «Ваша гильотина — это печать сразу в двух смыслах: и как то, чем печатают, оставляют неотменимый след, и как то, что, собственно, остаётся нам, когда момент уже ушёл и нужны доказательства, что он вообще был».
        После гильотины у неё были и другие проекты.
        «Определённое место» (в некоторых каталогах «Точка зрения»). Любая картина на стене зала (покупается на ближайшем вернисаже), но зато к полу на всё время выставки приклеен манекен человека-зрителя. На каждой выставке менялась не только картина (но сохранялся уровень её тривиальности), но и пол, возраст, рост, одежда манекена-зрителя, на месте которого вы не можете стоять и глазами которого вы не можете видеть. Эти отличия на условном холсте и в одежде всегда остроумно обсуждались арт-критиками.
        После «Точки зрения» ей понравилось, чтобы искусство было на полу. А на стенах чтобы не было уже ничего.
        «Белая клетка. Оммаж Дюшану». Пустая белая комната, ровно в центре которой стоит на полу шахматная пешка в обычную, т.е. настольную величину. Слишком маленькая фигура на слишком большой клетке. Не была приклеена, впрочем. К ней можно было подойти, взять, положить в карман или в рот и вынести из галереи. Но посетители редко поступали так. «Шахматная фигура намертво приклеена к своей единственной клетке и не может её покинуть в силу отсутствия других аналогичных клеток» — уверенно говорил каталог выставки голосом куратора, и посетители верили, что всё так и есть. Почти что все. Некоторые, правда, ища искусства в пустой белой кубической зале, сшибали, не заметив, пешку ногой, она улетала, и тогда включалась сирена, сообщавшая о вандализме, а так ничего и не понявший нарушитель счастливо крутил головой и кивал сирене, уверенный, что всё по замыслу. Такого выводили. Аккуратно.
        Но и про манекены Ана не забывала.
        «Нечего терять». Снова белый зал, один из многих в этом музее, у стены стул, на нём сидит манекен в форме смотрителя именно этого музея. Предположительно он охраняет сам себя, хотя и этого никто так и не проверил.
        — Как вы впервые решили заняться искусством? — спрашивал её журналист, расположившись в кадре так, чтобы они двое и третий, сияющий стразами череп, уместились в телевизор.
        Ана решила заниматься всем этим, просто увидев работу одного модного художника в журнале. На фото была стена, построенная из буханок хлеба, намертво схваченных настоящим строительным цементом. Не имея возможности в этот момент дотронуться до хлебной стены, Ана дотронулась до глянцевой страницы и почувствовала, как она хочет откусить свой кусок от этого съедобного барьера.

5. Они

        Но не только работа, искусство, любовь. Конечно, была в их стране и политика. Назревали и кое-какие События. Причём они назревали на единственной в своём роде и конкретной станции метро, где были бронзовые образцы людей из прошлого. Станцию эту не называем тут, ибо само называние этой станции может попасть со временем под опасную статью.
        На станции было много статуй, и некоторые из них, по общему народному мнению, исполняли желания. Из поколения в поколение люди передавали друг другу, сколько раз потрогать собачий нос, чего насыпать птичнице в фартук, почему не действует ворованный, другого металла, револьвер на внутренней платформе у матроса. А на внешней платформе револьвер был сплошь из тяжёлого монументального масла, которое ни на что не намажешь, но оно помогает, когда прикоснёшься. На чёрном глобусе у школьниц круглая заплата, никому не известный континент, и к нему, наоборот, нельзя было прикасаться, там «остров смерти», пропадёшь, можно только тронуть его личной вещью того, кому точно желаешь гибели. Но так почти никто не поступал. Это считалось безнравственным, и за такое можно было получить от очевидцев. В полночь если только. Когда свидетелей нет.
        Неумолимая кислота миллионов прикосновений вела к таянию собачьего носа, истончению студенткиной туфельки и к эрозии ручных гранат на поясе бесстрашного матроса. И вот уже первый повелительный голос звонит второму, тоже облечённому некоторой властью, и велит ему застеклить эти статуи в целях сохранения исторического облика и художественной ценности.
        Но на следующий же день второй голос тревожно отвечает первому в том смысле, что люди на станции взбунтовались. Они не понимают, кто будет отвечать за сбычу их мечт теперь, когда собачий пограничный нос недоступен им, также как и матросский револьвер, пара гранат, сияющая курочка и туфелька с ремешком.
        Они привыкли к этому ласковому холоду практически бессмертных образов на своих пальцах и ладонях. Собираются, шумят, царапают ключами стекло, грозятся, вступают в толкачество, их уводят группами в отделение, но они прибывают на поездах опять и опять, вновь и вновь. Их меньше не становится у статуй.
        На станции, возможно, намечаются нестроения, а это самый центр.
        На это первый голос втолковывает второму:
        — Мы застеклили их всех, потому что и куриный клюв, и пёсий нос, и пистолет в сталагмиты превращаются, утрачивают узнаваемость, становятся неотличимы, а это, между прочим, был известный пограничный пёс своего времени, грыз диверсантов, а тот матрос — он вообще с будущей королевой однажды танцевал, уже потом, правда, став адмиралом, если верить воспоминаниям, но чему же нам ещё верить?
        Второй:
        — А кто петух?
        Первый:
        — Ну при чём здесь петух? Что происходит там на станции сейчас?
        Второй:
        — Сегодня только первый день беспорядков, точнее, уже вечер, но они уже вышли к своим идолам с флагами.
        Первый:
        — Быстро действуют. За день успели. Что у них на флагах?
        Второй:
        — Собачий нос, петушиный клюв, пистолет и согнутая туфелька. Ручные гранаты ещё. Задержания были, но они не расходятся со станции, их всё больше.
        Первый:
        — Может, мы неверно понимаем их флаги? Может, это они в том смысле, что вышли лаять, всё чуют, как собаки, петух их клюнул в задницу, как говорят в народе. В том смысле, что они хотят волшебную туфельку, и если их не услышат, то они возьмутся за карманное оружие, револьверы и гранаты, как у матроса?
        Второй:
        — Не знаю, они ведь были всегда согласны на всё, они и были само воплощённое согласие, и вот. Почему это вдруг?

6. One

        Если после офиса One оказывался в метро, а не в машине, обычно это означало, что сегодня он едет к куклам, а не домой. Куклы ждали всех в «Трикс».
        У кукол были имена, которые не менялись. One приходил, выбирал на экране ещё в пути почти всегда одну и ту же. Какую именно, мы здесь описывать не будем. Это лишнее заглядывание в интимную скважину персонажа, которое ничего не добавит к предлагаемой истории.
        То, что ты сам не мог выбрать кукле имя и называть её так (она отзывалась на конкретное и постоянное), делало её немного живой, чуть-чуть наделённой судьбой, а не только ролью.
        Многие его знакомые часто меняли кукол, чтобы не стать зависимым от устройства, но One был не из таких.
        «Ты веришь, что кто-то другой почувствует то же, когда наши тела растают?» — спрашивал One.
        И кукла отвечала: «И да и нет, ведь у меня нет тела».
        One смеялся. Всё-таки их отлично научили отвечать и подыгрывать.
        Ему нравилось, когда такие тяжёлые бёдра в пресловутых тёмных чулках становятся невесомы, качаются от желаний. Сладкая живая резина, или из чего их там делают? Одна машина входит к другой, чтобы смазать ей все детали. Давление становится удовольствием, а несвобода — счастьем. Нарастает зачёркнутый вой. Поэтически задыхаясь. Машины давно друг в друге. Обжигающее знание: у неё нет тела и нет души, но есть имя, и в сексе она не сравнится ни с одной живой женщиной.
        Особый кейф с куклой: когда она издавала безупречно сахарные стоны и включала идеально шёлковый шёпот, One осторожно, как будто бы мог сделать ей больно, находил шов под её белыми стеклянными волосами, испускавшими волшебный свет, расстёгивал там всё и вводил туда пальцы, продолжая её страстно трахать, вскрывал этот тайный шов на скальпе сначала с одной стороны, а после и с другой, так, чтобы овально скользить пальцами по пластику её лёгкого электронного черепа, чувствуя, как внутри, под этой бессмертной оболочкой, работает блядская программа, движутся, переливаются электрические эмоции и мысли. Вот это вот и было настоящим проникновением. Какие-то искры, иголочки, электронный озноб One ощущал пальцами под пластиком, обтянутым стальной плёнкой. One был влюблён в эти кожаные швы.
        Нередко One использовал большой, прозрачный, как хрустальное оружие, вибратор, чтобы удовлетворить свою куклу. Он чувствовал, как машина входит в машину, когда она послушно откидывалась назад и её обычно матовое тело в ответ делалось полупрозрачным от желания. То самое тело, о котором она говорила, что его нет. Делалось как медуза в воде. Проницаема для взгляда.
        Закончив с куклой, One выходил в утренний воздух и шёл к себе, убеждая себя, что это не измена, что, возможно, художница тоже так делает, и вообще с неживыми не считается. И утро, свежее, как огурец, его прощало и соглашалось с тем, что от этого никому не плохо.
        На обратном пути из «Трикс» One морщился от мысли о том, что к его кукле сегодня наверняка будет прикасаться кто-то ещё. Невесомые бёдра в пресловутых чулках... Была такая эксклюзивная услуга — кукольная верность, можно было выкупить всё её время полностью, на месяц или даже на год вперёд, и One мог себе это позволить, но боялся, ведь такой шаг был первым симптомом зависимости, от которой уже лечились некоторые особо впечатлительные люди. О них все читали, но никто их лично не знал, потому что вслух и при свете дня такое не обсуждалось.
        Вернувшись к своей художнице и обнимая её, One ловил себя на том, что ищет пальцами в её волосах такие же швы за ушами, но там ничего не было, только обычная и небезупречная человеческая кожа.
        Иногда таким утром, сразу после кукол, немного оглушённый, One заходил в храм. Проповедник говорил там: «Монета захочет расти. Сталь захочет пить кровь!» Но дальше One не слушал. В храме ему думалось обычно об искусственном интеллекте. Как он заменит нас, не в смысле «уничтожит», а в смысле, что мы станем при нём окончательно не нужны. Всеобщий рукотворный интеллект. Это и будет окончательный человек, бесполый, внесословный и всезнающий, который сменит нас, когда все деньги будут сожжены. Деньги исчезнут в бесценном огне. Постоянный капитал, т.е. машины, обретёт бо́льшую субъектность, чем переменный капитал, т.е. люди. В искусственном интеллекте останется всё чисто человеческое, а всё животное туда не попадёт. Он будет вне скверны мира, потому что ему не нужно будет питаться и размножаться в нашем понимании, его сознание будет непривязанным и неискажённым, как сознание Будды.
        Это были довольно типичные мечты человека его эпохи. Вдруг в храме выключали электричество. Это было частью обряда. Небольшое жертвоприношение. В такие минуты свет проникал только с улицы в окно, и в Доме Бога правили жирные самодовольные тени. Тогда One выходил на улицу. «Монета захочет пить кровь. Сталь захочет расти!» — говорил ему в спину проповедник.
        Возвращаясь утром к художнице, One честно говорил ей, что был в храме, и больше Ана ни о чём не спрашивала. Да, это немного странно — пробыть в Доме Бога всю ночь. Но разве это преступление — быть немного странным, к тому же не так уж и часто?
        Однажды и случайно на ресепшн «Трикс» из разговора с оператором (все операторы тут были изящными роботами неопределённого пола в стиле аниме) One выяснил, что так поступают многие. Расстёгивают своей кукле голову во время электронной любви.
        «Вы ведь хотите куклу со швами? — приветливо переспросил оператор. — Потому что у нас есть и точно такая же, но без швов, с абсолютно гладким скальпом под причёской».
        Задав оператору пару вопросов, One разузнал, что эти швы специальные, они не зря там, а именно за этим, как важная часть робосекса для очень многих. «Да, конечно, так делают часто, и даже девушки...» Это было немного обидным открытием, но не притупило удовольствия. Швы сделаны только затем, чтобы в них проникали.
        От своей художницы One знал, что один её приятель, тоже художник, принёс как-то в церковь живую куклу младенца, бог знает зачем собранного, и спрашивал, сколько стоит его покрестить. Но One не любил таких шуток в церкви. А младенец, скорее всего, был сделан для обучения школьниц и школьников будущей ответственности.

7. Ана

        Иногда днём, чтобы романтичнее себя чувствовать, они переписывались:
        — Каково твоё самое сексуальное впечатление за сегодня?
        — Дай мне подумать. А твоё?
        — Ехала в галерею, нужен был подарок для дочери подруги. Зашла в магазин, купила к подарку связку разных шариков и, когда выходила, там сильный воздух, двери прямо из метро, полминуты ничего не видела, эти шары лупили меня, танцевали вокруг, толкали назад. Это было групповое изнасилование цветными дутышами. Беззащитная в толпе наглых, самоуверенных воздушных шаров. И смешно, и непонятно, что делать. В общем, мне помогли, и шары заняли почти всю машину. Теперь твоё.
        — Сегодня ещё не кончилось... Разве что взял в руку трубку твоего телефона, он звонил, пока ты была в ванной, поднёс телефон к уху, а он пахнет горькими пьянящими духами. Запах, будящий внутри сразу и удовольствие и тоску. Но твоё лучше. Напиши про шары ещё.
        — Всю обдало этими воздушными шарами. Стеклянные двери из магазина прямо в метро, хотя мне туда и не надо. Подземный ветер. Я примерно минуту, так показалось, не могла из них выбарахтаться. Упругая атака дутых тел. Вся запуталась в них, они так воздушно, игриво, легко меня били. Мы схватились и боролись, словно на сцене или во сне. И я подумала — три исхода. Если они унесут меня, куда захотят, как в мультиках, значит, они перестали быть моими и это я теперь временно принадлежу им. Если мне придётся их отпустить, они сделаются ничьи. А если всё же я затолкаю их в машину снаружи и повезу, кому захочу, тогда всё остаётся в силе — я их купила и продолжаю ими владеть, несмотря на их игривый нрав и сильный ветер в этом месте.

8. One

        Конечно, у героя есть и детство. Собственно, только в детстве One себя героем и чувствовал.
        В детстве отец часто рассказывал, как однажды вечером в Египте по Нилу вдруг плыл крокодил с круглым тортом на голове. Более того, из этой кремовой шляпы крокодила празднично торчали весело горящие свечи. Эти свечи завораживали, ведь они не сгорали, не плавились, будто вечные. Об этих свечах отец рассказывал так, как будто сам по себе крокодил, плывущий с тортом на голове, не есть редкость, а вот загадка свечей необъяснима и поразительна. Но что там было дальше, отец никогда не говорил, скорее всего, ничего, или он позабыл, и крокодил с мерцающей кондитерской короной так и скрывался из виду, отбывая водным путём за горизонт истории, словно пышное обещание, которое не сбылось.
        One думал, что если есть не сгорающая свеча, то может быть и растущая. С такой свечой приходишь в церковь и ставишь её к алтарю. Чем дольше свеча горит, тем выше она становится. Растёт, сгорая. И, когда свеча достигает опасной длины, её можно сломать пополам и использовать снова. И так много раз. Хватит на целый торт.

9. Ана

        И у неё, конечно, тоже был отец. Последнее, что он сказал перед отключением аппарата и звёздной комой: «Тепло и легко». Если Ана правильно расслышала, конечно. Шёпотом, едва уловимо произнёс. Отец покидал действительность тяжело и мучительно, сжав зубы. После смерти у него был в нескольких местах прокушен язык. По его телу полз паралич. Ему никак не должно было быть «тепло и легко».
        Ей казалось теперь, что это была последняя педагогическая ложь, что отец просто не хотел, чтобы страх зубовного скрежета ржавых ворот смерти преследовал её всю жизнь. Милосердно запретил ей знать, насколько это не тепло и не легко, и все свои финальные силы потратил на этот трогательный родительский обман.
        Чтобы не думать об этой лёгкости и этом тепле, Ана включила настенный ковёр-телевизор. Там некто Палыч, схватив гуся за крылья, начал стрелять из гуся, как из автомата, во все стороны очередями. Ана выключила. Это было неинтересно.

10. Они

        Но вернёмся к политике в их стране.
        Во избежание нестроений обладатель первого голоса приказывает второму немедленно расстеклить людей и животных на станции. Пусть они и дальше исполняют желания и от этого подтаивают. Дело долгое, в конце концов. Нас и на свете не будет уже, когда оно станет необратимым для облика литых фигур.
        Но сразу после устранения нежелательных стёкол разговор двух голосов возобновляется:
        Первый:
        — Вы можете объяснить, почему там по-прежнему шумно, поезда не могут обычно ходить, всё не вернулось к норме?
        Второй:
        — Теперь они не верят, что статуи настоящие, то есть прежние, исполняющие, говорят, копии мы за ночь поставили, забрали настоящих себе, тормозят поезда, блокируют эскалаторы, вступают в толкачество. Помните, мы так и думали копии им сделать и показать, но не стали, слишком затратно, отложили этот план на потом.
        Первый:
        — Покажите им записи с камер, пусть убедятся, что ночью на станции не было никаких работ.
        Второй:
        — Мы это уже сделали. Специально установили на станции большой экран, но это никого не убеждает. На экране почти ничего не происходит и потому туда никому не интересно смотреть. Они продолжают кричать: «Не настоящие! Это не те! Они не помогают! Где наши?». Студент рассказывает всем, что не сдал экзамен, хотя и дотронулся до всех собачьих носов, всегда срабатывало, а теперь — нет! Безутешные родители пишут в интернете, что трогали литого младенца за ножку и просили у него, но их ребёнок всё равно хворает, а раньше ведь и правда помогало. Эта семья утверждает даже, что знает, как звали того малыша в полотенце, на руках отца, который тут был раньше, а этого они не знают, как называть, ведь копия не считается. Сотни других историй. Массовая ненависть.
        Первый:
        — Вы перенаправляли их в церковь?
        Второй:
        — Конечно, мы постоянно повторяем о вере и о ближайшем храме по громкой связи, но это почти ни на кого не действует, понимаете, церквей наверху много, в какую идти — непонятно, а наша подземная станция с волшебными статуями такая одна.
        Первый:
        — Их не смущает, что на скульптурах сохранились все прежние следы их поклонения, вся работа народных рук?
        Второй:
        — Нет, они говорят, что их так просто не обманешь и что такое легко исполнить щёткой и содой. К тому же и петух...
        Первый:
        — Что там ещё с петухом? Не кукарекает?
        Второй:
        — Он больше не ест изюм и семена, которые ему оставляют, и это всем очевидно. Раньше мы трижды в день все эти зёрна аккуратно убирали, а теперь вы распорядились работникам станции не прикасаться к статуям, чтобы не вызывать никаких подозрений, и вот, там всё семечками усыпано и все в ужасе от того, что петух и курица отвергли корм, а значит, ничего не исполнится.
        Первый:
        — Ну это, положим, легко вернуть обратно и написать везде, что птицы снова клюют подношения.
        Второй:
        — Не так легко, теперь они взволнованно следят за каждой статуей, толкаются между ними, раньше всё это получалось незаметно, само собой, а теперь любой шаг в этих шахматах против нас.
        Первый:
        — Да, вот читаю прямо сейчас. Народные эксперты в интернете доказывают, что мы спрятали настоящих, исполняющих, забрали их себе, украли у народа, а иначе зачем было всё это временное стекление и расстекление? Не просто же так? Много фейковых фото с бронзовыми швами в доказательство, что мы их всех заменили.
        Второй:
        — А может, дело и в названии станции тоже? Если бы она по-другому называлась? Ну, скажем... Богоявленская? Там наверху такая улица и как раз такой храм. Нет? Может, ещё не поздно просто станцию переименовать?
        Но было уже поздно. Народные люди уже лезли в окна, выдирали рамы, несли с собой огонь, требовали волшебных животных, тотемных изваяний, исполняющей бронзы, изглаженной миллионами человеческих пальцев, а не щётками с содой. Идолы целых поколений были украдены в одну ночь в сознании подземных толп. Это было никак не остановить, и с этим было ничего не поделать.
        Чем такое кончается, вы знаете и сами по собственному опыту, тут ничего объяснять не надо.

11.

        Если вдруг вы не поняли, что читали. Он — бизнесмен, она — художница, в их стране возможен безумный бунт. Зреет восстание из-за не исполняющих обязанности волшебных статуй подземелья. Он изменяет ей с куклами, потому что это не измена и это не мешает эмоциональной близости, синхронности между ними. Деньги горят и однажды должны сгореть все, если это успешный бизнес. Скопированный череп продаётся, но, возможно, его цена слишком задрана, чтобы быть выплаченной. От этой сделки зависит, собственно, художница она дальше или нет. То есть, станет ли копия дороже оригинала — вот основной вопрос искусства. Гильотину можно правильно видеть только сверху, но на столь высокую точку зрения способен лишь дрон-фотограф, которого запускают под потолок. Роботов не стоит крестить, даже если они младенцы.
        Он, она и они. Он, Ана и Они. Раз, Два и Три. Раз, Два, Три. One, Ана и Три. Пепел, стразы, статуи.
        


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service