Литературные проекты

Гобелен

Свисает он от неба до земли.
На нём деревья, города, реки,
поросята, луны. В одном углу
снег заметает кавалерийскую атаку,
в другом женщины сажают рис.

Также можно увидеть:
цыплёнка, которого уносит лиса,
нагих молодожёнов на брачном ложе,
столб дыма,
женщину с дурным глазом, плюющую в полный подойник.

А за ним что?
— Пустота, просто очень много пустого места.

А кто сейчас говорит?
— Человек, уснувший, надвинув шляпу.

Что случится, когда он проснётся?
— Он пойдёт в цирюльню,
там ему обреют бороду, нос, уши, голову,
чтобы ничем не отличался от всех остальных.

Ложка

Старая ложка,
Пожёванная,
Облизанная дочиста,

Таращится на тебя,
Хочет
Сглазить, покуда

Ты наклоняешься над
Миской супа
На столе,

Чтобы ещё раз
Удостовериться,
Что она пуста.

Изобретение ничего

Я не заметил,
пока писал это,
что от мира ничего не осталось,
кроме стола и стула.

И вот я сказал
(просто чтобы услышать себя):
не распивочная ли это
без вина, стаканов и без буфетчика,
где я долгожданный выпивоха?

Цвет ничего — синий.
Я бью его левой рукой, и рука исчезает.
Почему же тогда я так спокоен
и так счастлив?

Я взбираюсь на стол
(стул уже исчез),
я пою сквозь горло
опустевшей пивной бутылки.

Перевела с английского Мария Галина

Панч минус Джуди

Где метро замедляет ход, вырываясь
На поверхность, — ряд разбитых окон,
Лишь одно пока остаётся целым —
Открыто, но плотно зашторено.

Там я как-то увидел — тонкая рука
Протянулась в щель между шторами,
То ли проверить, нет ли дождя,
То ли благословить нас.

В следующий раз рук было две —
Как бы отрезанные по локоть,
Они держали голенького младенца,
Чтобы вдохнул вечерний воздух

Улицы, изнывающей от жары,
Где стрёмная компания отмечала,
Спрятав всё в бумажных пакетах,
А один хромал прочь, огрызаясь.

Популярная механика

С непростыми инженерными проблемами
Сталкиваешься, пытаясь себя распять
Без помощников, блоков, шестерёнок
И прочих хитроумных механических штук —

В белой пустой комнатёнке,
С единственным колченогим стулом,
Чтобы забраться повыше
И забить гвозди ботинком.

Мало того, по такому случаю
Приходится раздеться — все рёбра наружу.
Левая рука уже прибита,
Только правой можно вытереть пот,

Попытаться вытащить окурок
Из переполненной пепельницы,
А прикурить — уже невмочь,
Но приходит ночь. О, мудрая ночь.

Отель «Звёздное небо»

Миллионы пустых комнат с включёнными телеэкранами.
Я там не был, но видел практически всё.
На экранах тонет «Титаник» — торт со свечами.
Посейдон, ночной дежурный, задувает их одну за другой.

В три утра в вестибюле автомат по продаже жвачек
Смотрит треснувшим мутным зеркалом —
Словно новая Мадонна с младенцем
Стоит и не знает, сколько носильщику дать на чай.

Перевёл с английского Геннадий Каневский

Рассудок блуждает

Грядут бесчинства,
Города уже пахнут смертью, —
Какому кумиру ты поклонишься,
Чьему ледяному сердцу?

В четверг, холодной ночью,
По телику в забегаловке
Я смотрел на Зверя Войны,
Который лизал себя там.

Рядом были трое завсегдатаев:
Мэри — на коленках у старого Джо,
А в углу её сумасшедший сын
Раскинул руки над пинбольным столом.

Мотель «Парадиз»

Миллионы погибли; и никто не виноват.
Я остался в номере. Президент
Говорил о войне как о приворотном зелье.
Я остолбенел и вытаращил глаза.
А зеркало мне предъявило лицо —
Дважды гашёную марку.

Я жил хорошо, только жизнь была ужас.
Тучами беженцев и солдат
Были в тот день забиты дороги.
Естественно, они все сгинули,
Одним движением пальца.
История облизнула уголки кровавых губ.

На платном канале женщина и мужчина
Целовались, готовые съесть друг друга,
Срывали с себя одежду, а я смотрел
На них, вырубив звук, в темноте,
И только цветной экран телевизора
Был слишком красным, был слишком розовым.

Школа обольщения

Мадам Габриэль, вы правда были француженкой?
С какими толстыми книжками на головах
Ходили — по вашей прихоти — юные барышни,
Исполненные тайных желаний?
Мы видели, как они прогуливались мимо окон
В зале прямо над парикмахерской Гвидо.

На том же этаже редакция захудалой газеты
Молилась на кровавую революцию.
Мужчины с поднятыми воротниками, озираясь,
Шныряли туда-сюда. Что-то замышляя,
Они ругались и опускали жёлтые шторы,
Чтобы не видеть мир до следующего лета.

А когда всех настигнет жара, ваши воспитанницы,
Нарядившись в платья с открытыми плечами,
Станут снова прогуливаться с книжкой на голове,
И плешивый клиент в парикмахерском кресле
Вспотеет, наблюдая за тем, как в зеркале
Расчёсывают три его волосинки.

Перевёл с английского Владимир Кошелев

Тревога

Сотни окон заполнены лицами,
Ведь там, на улице что-то случилось,
И никто не знает, в чём дело,
Ведь не было ни пожарных, ни криков, ни выстрелов,
И, однако, все эти люди здесь,
Кое-кто закрывает глаза своим детям,
Другие высовываются из окна и кричат
Тем, кто идёт себе далеко внизу
С таким безмятежным и благостным видом,
Как будто они отправились на воскресную прогулку
В ином столетии, не столь жестоком, как наше.

Таракан

Когда я вижу таракана,
Не стервенею я, как вы.
А медлю миг-другой, как будто
Приятельски приветствую.

•

Вон тот усатый мне знаком.
Пересекались мы, бывало,
На кухне в час полночный
И нынче на моей подушке.

•

Там у него, я вижу, пара
Чёрных волосков моих
Болтается на голове,
И бог весть что ещё такое.

•

И у него фальшивый паспорт —
Как я узнал об этом, не скажу.
Фальшивый паспорт, да,
С моим же детским фото.

Прятки

Не смог найти никого
Из нашей прежней шайки,
Они небось ещё прячутся,
Затаив дыхание
И сдерживая смех.
Наша улица покатилась под горку,
Там и сям разбитые окна,
А бывало, летними вечерами
Мы слышали, как там ссорятся пары
Или танцуют под радио.
Та рыжая, от которой
Мы были все без ума,
Курившая поздно ночью
На пожарной лестнице,
Должно быть, спряталась тоже.
И тощий мальчик
На костылях,
Вечно с книжкой в руках,
Явно не мог
Уйти далеко.

Тьма подступает рано
В это время года,
Поэтому так нелегко
Разглядеть знакомые лица
Среди чужаков.

Восточноевропейская кухня

Когда маркиза де Сада отпердолили в зад —
А это было в те поры, как турки
Поджаривали моих предков на вертелах, —
Гёте как раз писал Страдания юного Вертера.

Ох, это было так остро, и пряно, и с горечью на языке:
Объедаться бобовой похлёбкой пополам со всяким копчёным
На Второй авеню, именно там, где когда-то я наблюдал за клячей,
Тянувшей телегу, заваленную матрасами из ночлежки.

Вот я и сказанул дядюшке моему Борису
С полным ртом свиных ножек, запитых вином:
«Пока они держались за ручки и воздыхали под парасолями,
Нас подвешивали за языки».

«А по мне так все одинаковое дерьмо», —
Отвечал он, доподлинно всех имея в виду,
И наших, и ихних: чёртово племя — подручные душегубов,
Подмастерья провонявших злом палачей.

Тут уж нам потребовалась ещё бутылка токайского
И какие-то вареники с черносливом,
И мы уничтожили их в молчании,
А турки знай себе били по барабанам и по тарелкам.

Счастье, что официант нам достался из Трансильвании,
Поп-расстрига и бывший учитель из школы танцев:
Вот в его совершенстве не усомнились мы оба —
Ведь со счётом он не забыл принести зубочистки.

Поблизости какое-то зло

Вот что твердят нам листья нынче ночью.
Прислушайся, они паникуют, потом замолкают,
И мы уже, как ни вострим уши, не слышим ничего —
А это даже страшнее, чем слышать что-то.

Вроде бы проходят минуты, или целые жизни,
А мы все ждём: вот оно проявит себя,
Прямо сейчас, а через миг-то уж точно.
Ведь в этом спешат нас уверить деревья,

Стучат ветвями в наш дом, чтобы их впустили,
А потом сомневаются и не заходят.
И все эти листья тихонько падают в унисон,
Словно не хотят испугать нас ещё сильнее,

Между тем какое-то зло таится поблизости,
Подбирается к нам всё ближе и ближе.
Дом же мрачен и тих, словно мышь,
Если б нашлась отважная и не сбежала.

Мой маленький рай

Зачем тут ограда кованого чугуна,
И мерзкого вида острия наверху,
И цепь о четырёх замках
Ворота тяжёлые стережёт?

Я тут останавливаюсь порой
Проверить, а вдруг забыли закрыть,
Сквозь прутья украдкой смотрю
На шеренги милых цветочков

И как аллея среди стволов
Исполосована солнцем.
Одна пичуга всё скачет по ней,
И чем она так довольна?

Перевёл с английского Дмитрий Кузьмин