* * *Лучше всего просыпаться рано утром, когда рассветает — и небо похоже на ухо ребёнка, просвечивающее на солнце. Птицы уже поют, люди ещё не шумят, только Левиафаны мусоровозов гремят своим внутренним миром среди волн пустых переулков в розовой пене бугенвиллий. Ворона на верхушке кипариса пародирует флюгер на готическом шпиле. Удод постукивает по стволу сосны, останавливаясь и оглядывая работу. Облако эвкалипта повисло у балкона. И ровно шумит кондиционер, сердце квартиры. День разгорается, как спор личного пространства с безличным временем. * * *
В последнее время иногда звонит первая жена. Мы развелись тридцать три года назад. Вероятно, так же происходят встречи на том свете: словно телефонный разговор — без тела и образа, беспредметность. И надежда: а вдруг сейчас что-то воплотится, будто переродится книга из детства «Человек-невидимка» — тело вернётся в плащ. Но надежда — это подмена полноценного переживания, как учит вот этот средиземноморский пейзаж: полдень в горах, время движется внутри себя, словно песок внутри песочных часов — Гора Злого Совета *
1. Мы давно хотели прийти сюда ещё раз с детьми, после того, как были здесь вдвоём пару месяцев назад. Это на расстоянии 15-ти минут пешком от нашего дома, над долиной, где мы живём. Но всё время что-то мешало: дожди, сердце, очищение от архивов и старых путеводителей на хозяйственном балконе. И вот, наконец, собрались. Прошли по променаду вдоль бывшей железной дороги (одноколейка оттоманских времён рядом с руслом ручья). Через автостоянку перед развлекательным центром Старый Вокзал вышли к улице Хевронская Дорога. За ней поднимается в гору квартал Абу-Тор. Дети, видите, мы сейчас на восточном склоне этой долины. Дорога на Хеврон проходит здесь последние несколько тысяч лет. А на сотню метров ниже наша Эмек Рефаим, улица Долина Призраков. А там, правее, над Долиной Гееном — гребень водораздела: ручьи из Геенны — притоки Кедрона, он течёт к Мёртвому морю, на восток, а в нашу сторону вся вода от зимних дождей и из источников льётся ручьями — на запад, к Средиземному морю. Поток Рефаим начинается от склона, где сейчас парк над Геенной, а потом Рефаим вливается в Сорек, а тот в Средиземное море. Дети слушали вроде бы без особого напряжения. Собака тоже терпеливо ждала, развлекаясь разглядыванием птичек, мошек и солнечных зайчиков. Мы стояли перед переходом, плавно восходящим в улицу, ведущую к вершине горы. 2. Души, возвращаясь в места своей прежней жизни, похожи на лёгкие порывы ветра или на рассеянный свет в зимние дни. Когда стоишь на круглой вершине горы, где был ранневизантийский монастырь, чувствуешь себя в толпе прозрачных душ — тех, кто здесь был до тебя и будет потом, как будто вы все собрались встречать кого-то. Или ты уже одна из этих душ: какая разница, что превратишься в неё только через год или двадцать лет, — куколка незримой будущей бабочки, пьющей нектар вечных изменений на этом цветущем пустыре.
* Гора в квартале Абу-Тор в Иерусалиме, напротив горы Сион. Она называется христианами «горой Злого Совета» — идентифицируется как место, где проходил Злой Совет, принявший решение о передаче Иисуса Христа в руки римлян. Здесь же с ранневизантийских времён был монастырь (Св. Модеста). Песчаная лиса в Кейсарии
В Кейсарии, в двадцати метрах от вечерней улицы с бутиками и кафе, мы сели с мороженым за каменный столик, как на открытой террасе торгового центра, только он разложен здесь по прибрежной плоскости в исторических декорациях — посреди разрушенного города крестоносцев. Сквозь него, словно мозаика под водой времени, проступают мраморные колонны столичного порта римской провинции. Археологи проявляют город Ирода, как дети нашего детства переводную картинку. Город крестоносцев был гораздо меньше, чем римский, шагреневая кожа истории... В эти секунды — со стороны неосвещённых развалин в паре десятков метров от нас раздалось странное злобное тявканье. Там на границе слабеющего света фонарей и пустынной черноты — стояла песчаная лиса и — прогоняла нашего пса, мирно грызущего веточку в ногах под столиком. Он тут же лёг в «снайперскую» позу пастуха-охранника — бордер-колли, — воссоздавая дистанцию между волками и овцами на вересковых пустошах прародины его ДНК. Но не стоило отзываться на прохожую агрессию. На самом деле мы — были тут прохожими. А эта полугиена-полусобака — дух развалин, на грани песчаных дюн и волн цивилизаций, гений места. Она отгоняла призраков смерти — туристов — нас. И нам пришлось уйти в свою жизнь, оставив природу в покое — в невербальном пространстве всего и ничего — * * *
Йегуде Амихаю Путешествие к этому берегу: открыть книгу — как сойти в порту. Улицы строчек. Кварталы стихотворений. Задние дворы житейских обстоятельств. Старый город родителей. Пригороды детей. Тени ассоциаций, тучные голуби комментариев. Смотровая площадка оглавления. Небо, всегда больше всего остального, но — иное над этим городом, озарено его существованием. Утро субботы
В ящике сломанных жалюзи над арочным окном под крышей каждую весну воробьи заводят птенцов. Вот отец семейства: дымчато-серое тельце, чёрная кипа, лёгкое поскрипывание «да-да», словно пришла в голову народная мудрость, благодатная банальность, необходимая, как тень летом и крыша зимой. Да-да. Точно-точно. Так и есть. Амен. Внизу — хоровое пение в синагоге. Суббота, утренний сбор соседей по кварталу. Порывистый гул молитв — внутренний голос пространства, автоматическая речь существования, бормотание птиц, шелест деревьев.
|