* * *Июля стеклянная трубочка
с капелькой красной крови
лирического героя.
О, дорогая черешня!
Белое пышное облако
выше гнева свекрови
комары плачут и колются
чёрная туча — пакетик китайского чая —
приближается с грохотом поезда.
Мы давно никого не встречаем.
И ни пара из уст
ни касания рук
заснёшь под утро и вот тогда
придут с тобой плясать на луг
и Гедиминас Таранда,
и композитор Глюк.
* * *
Когда большой поэт говорит: и так далее...
я ему так благодарна!
Дальше я сама
по ощущению эпителия,
по словарному изобилию
элементарной химии:
непарные, эквивалентные,
степные лисы, городские зайцы —
притихшие зверюшки внутренней эмиграции.
Придумаю фасон:
опущенные плечи, по подолу кайма,
может быть, моря синий платочек.
Красное лето. Се́рдца сладкий томат.
* * *
Сегодня вечер молодого кабачка.
Собрать ценителей пылающей жаровни.
Хотя Державин глуховат, а Дельвиг пусть очкаст,
но знали толк в еде. И здесь мы ровня. И высший промысел. И лета торжество.
Тяжёлый огнь, разбрызгиванье масел.
Кристаллы соли ударяют в створ
гармонии вещей, чей строй прекрасен!
Зелёный овощ в нимбе золотом
румянится, напоминая солнца пятна.
Хоть поцелуй! Закат сочится мёдом,
когда я сыт. И Господу приятно.
* * *
Не копать! Высоковольтный кабель!
Переулок Профсоюзный, дальше — Тракторный.
Авель жив! Жив! — брешут во дворах собаки,
на калитках — кобелей портреты, в рамах.
Стынет сурик, сохнет охра. Пункт
в гараже — приём цветных металлов,
Краденое солнце, спрятанное в грунт.
Грохочут медные, и ржавые, и алые.
Подключим интернет, заказ ассенизатора,
покупаем волосы, рога марала, перья.
И дальше уже некуда. И нельзя назад.
Но тут
к нам
подошли деревья.
* * *
Бьёт челом. Да лучше б позвонил!
Впрочем, лучше нет, не разговаривать.
Так молчать, чтоб плавился винил
далёкого апрельского завода,
случайной встречи ждать,
как ждут прихода.
А в куколку посмертной нашей славы
уж вставлен говорящий механизм.
Поверни, рукою проведи
от шейки вниз,
и вместо «ма-ма»
услышишь тихое «постмодернизм».
* * *
В меня стреляли
враги абстракционизма,
но я укрылся
во внутренних покоях моего сердца,
у маленького фонтана.
* * *
И снятся всё младенцы мужеска пола,
тугие животики, будто маленькие генералы,
и всё плачут, плачут...
в лаковой шкатулочке зимы.
Глаголы неопределённой формы.
* * *
Обменяемся мыслями?
Или ты не будешь носить такие,
в цветочек?
А твои мне жмут.
Дверца в кремлёвской стене.
Японский городовой.
* * *
Неторопливое описание
Длинные закатные тени воспоминаний
Мы друг друга переживём
Траченный молью зелёный задник
Забытый глухой водоём
Матовость поверхностной глубины
Снуют мальки — французские булавки —
наскоро собирая драгоценную икру жизни,
воздушные пузырьки.
* * *
Новый день садится на твоё лицо, ломает,
барахтается, злится, буреет, как медведица,
потом молится, об пол ударится, умоется
и превращается в красавицу, можно выходить на улицу,
а там — сороки с хохотом, с гармошкой троллейбусы,
коммуникации, бананы. По гололедице
размазана икра человечья.
Революция в опасности!!! С вечером у нас отношения тонкие, смутный напев под сурдинку,
зима украдкой норовит юркнуть к тебе в варежку.
Что-то мешает идти, колется в ботинке,
наверное, небольшой философский камешек.
Адвокат противной стороны.
* * *
Годами накопленное одиночество,
такая внутри безлюдная Италия,
где бесконечно сражаются армии слов,
позлащённые бивни боевых слонов
в затылок дня четвёртого человека и далее.
Память — ящик гофрированного картона —
хранит неликвиды, брак, пересортицу.
Соседка хвастает сумкой от Виттона.
Подумаешь! А у меня очки — от Солнца!
* * *
Приморозило, ушёл паром на́ зиму
вон тот берег тревоги пологий как знаменитый художник Нисский
тёрн и таволга
ходоки со смартфонами передвигаются по азимуту
а мне уже пора жить набело
поддерживая тесную переписку
вносить в чистовик только сияющие предметы и события
ориентируясь на новые дорожные знаки
вот берёза полуобнажённая баскетболистка
порой залетит в твой сон нахальная синица
и до утра в стеклянное сердце бьётся, бьётся
|
