* * *Июля стеклянная трубочка с капелькой красной крови лирического героя. О, дорогая черешня! Белое пышное облако выше гнева свекрови комары плачут и колются чёрная туча — пакетик китайского чая — приближается с грохотом поезда. Мы давно никого не встречаем. И ни пара из уст ни касания рук заснёшь под утро и вот тогда придут с тобой плясать на луг и Гедиминас Таранда, и композитор Глюк. * * *
Когда большой поэт говорит: и так далее... я ему так благодарна! Дальше я сама по ощущению эпителия, по словарному изобилию элементарной химии: непарные, эквивалентные, степные лисы, городские зайцы — притихшие зверюшки внутренней эмиграции. Придумаю фасон: опущенные плечи, по подолу кайма, может быть, моря синий платочек. Красное лето. Се́рдца сладкий томат. * * *
Сегодня вечер молодого кабачка. Собрать ценителей пылающей жаровни. Хотя Державин глуховат, а Дельвиг пусть очкаст, но знали толк в еде. И здесь мы ровня. И высший промысел. И лета торжество. Тяжёлый огнь, разбрызгиванье масел. Кристаллы соли ударяют в створ гармонии вещей, чей строй прекрасен! Зелёный овощ в нимбе золотом румянится, напоминая солнца пятна. Хоть поцелуй! Закат сочится мёдом, когда я сыт. И Господу приятно. * * *
Не копать! Высоковольтный кабель! Переулок Профсоюзный, дальше — Тракторный. Авель жив! Жив! — брешут во дворах собаки, на калитках — кобелей портреты, в рамах. Стынет сурик, сохнет охра. Пункт в гараже — приём цветных металлов, Краденое солнце, спрятанное в грунт. Грохочут медные, и ржавые, и алые. Подключим интернет, заказ ассенизатора, покупаем волосы, рога марала, перья. И дальше уже некуда. И нельзя назад. Но тут к нам подошли деревья. * * *
Бьёт челом. Да лучше б позвонил! Впрочем, лучше нет, не разговаривать. Так молчать, чтоб плавился винил далёкого апрельского завода, случайной встречи ждать, как ждут прихода. А в куколку посмертной нашей славы уж вставлен говорящий механизм. Поверни, рукою проведи от шейки вниз, и вместо «ма-ма» услышишь тихое «постмодернизм». * * *
В меня стреляли враги абстракционизма, но я укрылся во внутренних покоях моего сердца, у маленького фонтана. * * *
И снятся всё младенцы мужеска пола, тугие животики, будто маленькие генералы, и всё плачут, плачут... в лаковой шкатулочке зимы. Глаголы неопределённой формы. * * *
Обменяемся мыслями? Или ты не будешь носить такие, в цветочек? А твои мне жмут. Дверца в кремлёвской стене. Японский городовой. * * *
Неторопливое описание Длинные закатные тени воспоминаний Мы друг друга переживём Траченный молью зелёный задник Забытый глухой водоём Матовость поверхностной глубины Снуют мальки — французские булавки — наскоро собирая драгоценную икру жизни, воздушные пузырьки. * * *
Новый день садится на твоё лицо, ломает, барахтается, злится, буреет, как медведица, потом молится, об пол ударится, умоется и превращается в красавицу, можно выходить на улицу, а там — сороки с хохотом, с гармошкой троллейбусы, коммуникации, бананы. По гололедице размазана икра человечья. Революция в опасности!!! С вечером у нас отношения тонкие, смутный напев под сурдинку, зима украдкой норовит юркнуть к тебе в варежку. Что-то мешает идти, колется в ботинке, наверное, небольшой философский камешек. Адвокат противной стороны. * * *
Годами накопленное одиночество, такая внутри безлюдная Италия, где бесконечно сражаются армии слов, позлащённые бивни боевых слонов в затылок дня четвёртого человека и далее. Память — ящик гофрированного картона — хранит неликвиды, брак, пересортицу. Соседка хвастает сумкой от Виттона. Подумаешь! А у меня очки — от Солнца! * * *
Приморозило, ушёл паром на́ зиму вон тот берег тревоги пологий как знаменитый художник Нисский тёрн и таволга ходоки со смартфонами передвигаются по азимуту а мне уже пора жить набело поддерживая тесную переписку вносить в чистовик только сияющие предметы и события ориентируясь на новые дорожные знаки вот берёза полуобнажённая баскетболистка порой залетит в твой сон нахальная синица и до утра в стеклянное сердце бьётся, бьётся
|