Петра ГроссЗагадки земноводныхВот жаба лежит брюхом кверху,
а вот потащилась дальше.
И нужно бы прежде сказать,
ка́к перевернулась она кверху спиной.
Но этого сказать не можем.
Мы видели, что́ видели, не больше:
вот жаба брюхом кверху,
а вот она же с достоинством удаляется.
Бабочка уподобилась палочке
вплоть до рисунка жилок и шелушинки ноги.
Гусеница уподобилась седому свернувшемуся листку.
Тихие их серебро и золото уподобились мыслям Бога, как если б он был.
Слово мутирует втайне от слова — и вдруг эта песня
теперь о чём-то ином и кому-то, кого не знаешь.
И смысл её так фасетчат, так быстры осыпа́ться чешуйки.
Гусеница ползёт. Листик горит. Только палочка в чьей-то тетради...
Возвышенно ночной взгляд на одну там родную низменность
Отсюда нам видны бараки.
Казалось бы, они стоят во мраке,
но слабый в них мерцает свет.
Ты тотчас возразишь, что мрака нет.
Но нет — он есть, лишь слабо освещён,
чтобы возможно было ужаснуться.
И будто из землицы в нём расти.
И тоненьким свеченьем стать,
пропорций страшных не поколебав.
Чёткие тени
Тени должны быть чёткими.
Нет, не должны.
Но зачем я так счастлива, когда гляжу
на тёплое с чёткими глубокими тенями?
Весной, конечно, весной.
Когда ещё хочется
чуть больше,
чем уже есть.
Перевёл с немецкого Лев Тищенко
Флорин Бордиян
Предисловие к сборнику молдавских поэтовКаждый из нас живёт в виноградинке,
И наша страна называется, как виноград.
Довольно дешёвый и сладкий, спасибо, что покупаете.
Спасибо, что пробуете наши жизни на вкус и тщательно обсасываете косточки.
Обложка терпковата, но так даже лучше.
Мы полезны зимой и неплохо хранимся,
И кричим: «Какой славный день!
Что за чудо рынок! Отличная челюсть, мадам!»
Жужа считает до трёх на международном видеофестивале поэзии
Это стихотворение заблокировано в вашей стране on copyright grounds.
Упс, и это тоже.
Давайте попр...
Чёрт.
А есл... Подождите...
Матерь божья, это всего лишь стихи!
Дорогие друзья, тексты нашего гостя Дж... От сука.
Сейчас перед вами выступит учёная собачка из Пряшева!
Перевёл с румынского Юлий Журавель
Катажина Кантор
Последняя овсянка зимней любвиМы лежали
Заниматься любовью уже не могли
Сидеть уже не могли
Даже стоять уже не могли
И вспоминали наши припасы
Как хлопья овсянки блестят
Тускло, едва, иногда — и в особом свете
Но всё же блестят
Как нам был дорог их блеск
* * *
Сначала я была маленькой и долго болела
Потом стала старенькой и долго болела
Потом выздоровела, сделала маникюр и вышла за Кароля замуж
И только через пять лет научилась выщипывать брови, хотя все говорили, что надо наоборот
Сначала всему научиться, а потом замуж
Но, девочки, всему до замужества никогда не научишься
Волосы у меня были тёмно-русые, кажется, тёмно-русые
Одиннадцать лет я красилась в рыжую, двадцать четыре в блондинку
И даже в брюнетку однажды, хотя это лучше не вспоминать
Но кое-кто помнит, я знаю, кое-кто помнит
Той весной мы взошли на все курганы и на скалы Твардовского
Дорого́й, залезай на кресло, не путайся под ногами
Я верю, что эти консервы тебе не нравятся
Но Даруся опять перепутала, а мы и так ей многим обязаны
В старости лекарства полезней, но в детстве вкуснее
Той осенью я ни разу не простудилась, я впервые была так счастлива
Лёлек всегда хотел дом, как у его друга инженера
А я всегда хотела квартиру*, в которой можно состариться в одиночку, Цукерек, не обижайся _____
* Именно здесь, на улице Легионов Пилсудского
Жалоба с творожком
В третий раз ремонтируют улицу моего детства,
а меня сделать молодой не хотят.
Дом восстановили по фотографиям и воспоминаниям,
но подружку Касю вернуть отказываются.
И только в нашем молочном баре никто не стареет,
просто однажды перестают приходить.
Илона: перебирая обувь
Насилу выковыряла из подошвы блестящий камень.
Он — свидетель моих блестящих странствий.
Может, в магазин у дома, может, в окраинные торговые центры.
Может, в мебельный, когда мы ещё покупали мебель.
Может, в посадку, рядом с которой люди, которых разбила жизнь, решили разбить огороды,
у них там такие смешные полиэтиленовые... палатки? шатры?
Нет, не шатры. «Навесы? Тенты?» — подсказывает камень.
А больше никто не говорит со мной
так по-настоящему, даже молча.
Больше никто не смотрит в глаза
с ожиданием или стараясь понять:
да, или нет, или ещё не знаю.
Надо, что ли, сходить примерить пальто или брошь, чтобы на меня посмотрели с ожиданием.
Или заболеть и долго лежать,
сжимая прекрасный камень странствий в уже не помнящей его руке.
Стихотворение, которое я напишу в 79 (а сейчас мне 65)
Все умерли, но ты жужжишь
Ещё, машинка умиранья И не понять никак заране
Зачем ты мне принадлежишь Когда-то, освобождена
Ты вспомнишь нас совсем одна P. S.
Тогда — достанешь ты до дна?
(И — оттолкнёшься ото дна?)
* * *
Снилось мне, что я родилась не в Кракове, но почти в Кракове.
Но все, кому объясняю, что не в Кракове родилась, возражают, что в Кракове я родилась.
И бегу по немецкой Пушкинской улице мимо детского садика, где жил Сталин.
И серый дом машет дверью: «Salve».
А нам и страшно, и весело, и привычно.
И самолёты в Краков летят сюда, а самолёты сюда — в Краков.
И сны приходят оттуда же, куда из Кракова уходили.
И такой же туман за окном, и сквозь сон и туман кто-то так же кричит:
«Moloko! Moloko!»
Перевели с польского Олег Синица и Таня Воробей
Лууле Вайке
Аястасиус рано ушёл за поздними грибамиЯ неловок
И неуклюж в общении
Потому что старик
И координация моих членов
И потому что отстал
И всё теперь у вас по-другому
А я будто бы вернулся со звёзд
Или с хутора приехал
А на хуторе у нас хорошо
Собака Агнеса совсем щенок
Караси лунобоки и дни пусты
А камыш ещё и не начинал мыслить
Добро что хоть деньги всюду в ходу
Хоть и нарисовано на них что-то странное
Купи́те опята и вот эти не знаю уже
Ты червячок или полночь?
Это ты чем сейчас говоришь?
Песня ангелов
Наши нимбы — канализационные крышки.
Пока они на месте, святость не утекает.
А у кого слетел — утекла. Вот облегченье!
Можно пойти в парк культуры и в зюзю надраться.
Можно делать подножки крысам. Можно
сочинять стишки (не заканчивать). Слушать
тревожную музыку (затылками свистим на ветру).
Комната Мерике
проходят часы
но зайчик в твоей комнате держит карандаш
проходят дни
но зайчик держит карандаш
проходят месяцы
но зайчик держит наготове карандаш
проходят годы
но зайчик всё ещё держит карандаш
проходят жизни
но зайчик непреклонно держит карандаш
проходят удивительные мгновения
но пыльный зайчик держится
серый зайчик держится за остро заточенный карандаш
После всего, перед практикой
В этих местах,
если лечь на краю оврага,
можно заметить,
как бегает в траве мелкая луговая мадонна.
Я открыл и описал её в двенадцатом году,
опубликовал уточнения в четырнадцатом,
влюбился в двадцатом,
добился взаимности в двадцать первом,
стал тяготиться взаимностью в двадцать четвёртом
и окончательно наскучил милой в двадцать седьмом.
В этих местах,
если упасть среди дымчатых лопухов,
можно увидеть
множество невысоких, но амбициозных существ,
и некоторые из них похожи на меня.
Самые похожие
нерешительно и задумчиво
стоят возле травинок,
в микроскопических очках из утренней росы
или из выделений саркастической тли-жемчужницы,
и только и ждут вас,
мои дорогие маленькие студентки
первого и второго курсов,
отправляющиеся завтра на летнюю практику
в бывшую волость Вастселийна уезда Выру.
И вас, Илюша, ждут тоже.
Перевела с эстонского Алина Иванова
Гошгар Гулузаде
* * *Вот же гадство, моё сердце полно тобой, Михаил, и наша встреча в этом городе
незабываема ни целиком, ни в мельчайших её подробностях.
Продавщица сладостей вдруг говорила по-украински и так улыбалась тебе...
Будь проклята империя, соединившая всех нас, что листы тревожного, то есть творожного теста!
Михаил, постымперский мир эротично разбросан и жжётся, и я горю.
Этот город обезумел от кофе и пряных припудренных слоек.
Ими теперь полна моя память в тех уголках, которых ещё не достиг бессовестно ты.
Ризома
Когда-то было модное слово,
всё было ризомой
и везде были ризомы,
но теперь ничего, и можно сказать,
как странны сети любви:
ты любишь Эн, она любит Тэ и Васю, Вася любит Ха,
Икс любит желешки и мармелад,
по-твоему, он стрёмный чувак, а Юджин вообще criminal mind,
но сети любви дотянулись и до него, и мы даже не о влеченьи сейчас,
не о потере здравомыслия, памяти и берегов, —
о нормальной приязни, к людям, много хорошеньких
и опасных много, они подёргиваются то с одной, то с другой стороны,
и сторон куда больше, чем четыре (у света: пространства-времени),
больше, чем даже сорок по сорок (у тьмы).
Скидки ушли
В нашей стране самые большие скидки на жёлтые штаны —
никто не хочет их покупать.
И на красные штаны — только редкие пидоры их покупают.
И на ярко-голубые штаны, и на салатные — тоже большие скидки.
А розовые штаны сюда и вовсе возить отчаялись:
какую скидку ни ставь — ни пары таких не продашь.
Но вдруг, пока я писал стихотворение, всё изменилось:
— И все купили салатные и голубые штаны.
— И почти все купили красные.
— И многие приобрели жёлтые.
— И кое-кто смело спрашивает о розовых.
И вся страна сошла по штанам с ума.
И люди ходят вокруг в разноцветных штанах сумасшедшие.
И нет больше нигде огромных, воспетых мной скидок.
Скидки ушли.
Влюблён без памяти и шапки
Смотрел прогноз погоды пять минут.
Смотрел прогноз погоды пять минут назад.
Смотрел прогноз погоды пять минут назад и ничего.
Смотрел прогноз погоды пять минут назад и ничего не помню.
Должно быть, солнце.
Видимо, тепло.
Из облаков надменно выпадают птицы.
И сеет мелкий снождь.
И сильный ветер
в лицо, когда иду к тебе, —
и в ухо, если снова не решаюсь.
Перевёл с азербайджанского Леонид Гусейнов
Има Фредериксен
Ушла любовьУшла любовь, любовь ушла.
Шея её ушла напряжённая.
Волосы ушли её спутанные.
Груди ушли её остроконечные, козьи.
Кожа её ушла суховатая, мимические морщинки.
Господи, наконец. Пришла свобода.
С одутловатым лицом, пузом,
полузакрытыми вечно глазами.
Безвольна, бесстрастна.
В кофте домашней, рубашке измятой.
Бегемоты наркобарона Пабло Эскобара угрожают экосистеме Колумбии
Нас было четыре неотловленных бегемота,
а стало восемьдесят.
Мы сделали всё, что могли,
а вы всё ли сделали?
Чтобы мир, в который пришли мы
и приводим столь многих детей,
был к ним добр и хорош
и во славе сиял над Бегемотом глубинным.
Как деньги сиял или хотя бы как кокаин.
Нет, ничего вы не сделали
или сделали очень мало.
Изменения, видимые из космоса
Жилец апартаментов напротив
припарковался на нашем месте.
То есть не то чтобы нашем,
но всегда мы там ставили.
А теперь он поставил,
и с тех пор всё не так.
С самого вчерашнего вечера, —
и мы всю ночь строим планы,
как всё исправить, но все дурацкие.
Четырнадцать дурацких сценариев.
А сегодня, как назло, воскресенье,
сосед никуда не торопится.
Полдня полежит в кровати,
потом переберётся на диван.
Если, конечно, мы не...
Пятнадцать дурацких сценариев.
* * *
Есть шанс у нас ещё
переменить всё к лучшему,
но в туфлях оксфордских ты должен к ним прийти.
Да, глянцевых и на шнурках.
Начать приборами, что дальше от тарелки
лежат. Которые поближе — те десертные,
и ими сможешь то, что начал, довершить.
Перевёл с датского Геронтий Тырса
Табриз Мансури
Из букваря для одиноких детейКогда мастурбируешь,
духи предков отворачиваются
и смеются, прикрыв рот ладошкой.
Им не надоедает,
а тебе надоест однажды:
ни сына, ни дочери —
над кем смеяться?
куда умирать?
Даже не перестанешь по-настоящему;
просто поболит — и ещё поболит.
* * *
Дорогая! Я букет из одного цветка.
Понял сегодня. И всё как-то встало на место.
Но ты можешь быть травкой. Знаешь травку, которую?..
Или обёрточной этой странной плёнкой.
Или просто держать меня. Красивый букет из одного цветка.
(По прошествии нескольких дней —
практически бесполезный.)
Неразговор с предками в пору перемен
Такое впечатление, что дует. Вы не замечаете?
И мы не замечали,
когда были, как вы.
То есть мы были мыши и сидели
внутри совы,
там было потеплей, потише.
На самом деле!
И точно так же неуверенно молчали.
Из букваря для одиноких детей
Мальчиком был я в деревне жрецов,
и у колодца жрецов
жреческой выпил воды.
Всё, что я вижу с тех пор, не со мной происходит.
Всё, что запомню, колодцу сказать тороплюсь.
* * *
И белые мешки лежат под столбом как белые собаки.
И белые мешки лежат под столбом как серые собаки.
И серые мешки лежат у столба как белые собаки.
Перевёл с таджикского Иван Шарипов
Йордан Николов
* * *Пенопласт и лёд лежат
там, где рыбу разгружали,
и друг другу говорят:
«Мы сбежали! Мы сбежали!
Что растаем и рассыпемся,
это, ребзя, ничего,
но чудесных этих убитых и замученных глубоководных существ,
пока живы, не забудем никого».
Устав от неокончательности пробуждений,
вчера сломал себе режим,
сегодня веру, стол и ногу.
И тем не менее — бежим
скорей сквозь смерть, через дорогу!
Там снова этот вечный сад
с красотками и червяками,
и червяку ты больше рад,
чем даме с тонкими руками.
Он труженик-естествовед,
Она манерная сосиска.
На девять бед — один ответ:
«Садовник здесь, садовник близко!»
Перевёл с болгарского Иван Карасик
Болеслав Туморов
Терпение, Болек, терпениеКогда стану великим,
мои плечи усеют иголками,
чтоб не садились птицы,
и не мог я им проповедать
своё учение.
Утром на каменное чело
выпадет роса.
Уборщица средних лет
расскажет нам с Иоанном Павлом
о победе племянницы
на конкурсе креативного макияжа.
Меня сфотографируют
в двадцать раз чаще,
чем прочтут, кто такой.
Прощаясь, солнце
коснётся моей руки
не позже 10 октября
и вернётся не раньше весны.
В субботу
заглянет вдова друга:
буду жадно ловить
отблески прежних сомнений на её лице.
А однажды
самозванец, крашенный золотом,
подойдёт слишком близко, и я смогу
поменять наши души местами, —
ибо учение моё,
видят Папа, и Бог, и святой Фома,
эффективно и единственно верно!
Странные стихи
Говорит, что пишу странные стихи.
Ни на что не похожие? спрашиваю с надеждой.
Нет, почему же, задумывается.
Они похожи... Вот знаешь, когда остановишь видео в случайном месте:
в туалет бежать или за чаем, —
и у всех на экране вид совершенно дикий:
глаза закатаны, или закрыты, или, наоборот, выпучены;
или будто жевал что-то и подавился, хотя и не подавился, и не жевал;
или наморщен лоб, а нога вывернута, как никогда не вывернешь ногу, —
в общем, стрёмными укурками выглядят все, а ведь пока не остановил, нормальные были и при важном деле.
Так и твои стихи:
останавливают жизнь и выставляют в идиотском свете.
Идиотском, добавляет, подумав, она — и, думая, застывает на секунду, закатив глаза и невозможно вывернув ногу, — но тёплом.
Перевела с польского Ася Погудина
Олена Пырнай
Харьков-2016с севера
подступают писатели
патриотической натравленности
а с юга
ветер ледяной
это
весна востока
к ней
никогда не привыкнешь
но мы привыкли
Против света
Миленькие, но
я теперь совсем не могу читать,
потому что хочу знать:
это вокруг автора так темно?
или в авторе так темно? или в переводчике темно?
или в языке темно? или во мне темно?
Будто летающая рыбка ты, замерла и медленно опускаешься на дно.
И должно быть тебе всё равно,
а тебе почему-то не всё равно.
Перевела с украинского Лина Карагоз
|
